Чужой взгляд едва ли мог отвлечь Амадея от его занятия, даже если бы наблюдал за ним отец Гневион или отец его собственный, иначе Император, а не девица юная и робкая, не умеющая ни испепелять, ни обращать в камень того, на кого она смотрит. А вот пронзительный чих, разорвавший ночную тишину и заставивший, кажется, на миг замолкнуть даже еще не замерзших насекомых — вполне. Стремительное и неожиданное путешествие из мира собственных мыслей, расчетов и сопоставления данных в реальность подействовало не хуже толчка под локоть: рука с пером дрогнула и хвост без того торопливо, а значит не слишком аккуратно написанной буквы очередной заметки-разъяснения получился излишне длинным, кривым и едва не залез на другую строку. Ругнувшись сквозь зубы, принц попытался исправить помарку, да куда уж там.
Быстро поняв, что этому черновику суждено так и остаться изуродованным, Амадей оторвался от бумаг и взглянул вверх, туда, где должен был по его прикидкам находиться источник звука.
Примерно в тот же момент принцу стало стыдно за свое поведение. Причина беспокойства стояла на балконе, спиной к свету, и оттого ее лицо не получалось толком разглядеть, но ее изящный силуэт позволял безошибочно определить, что перед Амадеем представительница прекрасного пола, а ореол пушистых огненно-рыжих волос позволял предположить, что это никто иная, как Мария де Сельер. Когда он, взяв с лавки фонарь со свечой, подошел на пару шагов ближе, то смог убедиться: девушку он опознал верно.
– Вам нездоровится, миледи? – не извинившись словами за сказанное ранее и совсем (ну, почти) не в ее адрес в надежде, что Мария не слышала его, Амадей в то же время старался сгладить свою вину, оттого и улыбался.
Их разделяли два человеческих роста — именно на столько отстоял от земли балкон — и оттого разговор с девушкой с глазу на глаз становился приличным в той же мере, что и исполнение серенад у нее под окном. К слову о серенадах. Не их ли ожидание стало причиной, что в столь поздний час юная леди до сих пор не спала? Чего Амадей не желал ни в коей мере, так это мешать. Одной мысли об этом оказалось достаточно, чтобы он почувствовал себя почти столь же неловко, как мог бы, реши служанка в самый неподходящий момент сменить постельное белье в его спальне.
– Если я стал препятствием для вашей встречи с тем, кто завладел вашим сердцем — одно только ваше слово и я покину сад.

«Она что… испугалась?»
Что еще мог решить Амадей, видя, как девушка на балконе отступила на шаг назад, стоило ему только приблизиться. Только почему? Не было в мужчине под ее балконом ничего страшного, да и даже если бы было, как смог бы он навредить Марии отсюда? Конечно, юная графиня могла попросту не желать быть увиденной. Вот только что предосудительного или постыдного было в том, что она решила в столь поздний час выглянуть в сад? Казалось бы, ничего.
О том, какие захватывающие сюжеты один за другим возникали в хорошенькой девичьей головке, Амадей попросту знать не мог, иначе бы немало удивился.
Румянец на щеках девицы де Сельер действительно сокрыла тьма, зато от внимания принца не укрылась дрожь и тела, и голоса Марии. И весьма увлекательная попытка ее плаща соскользнуть, открыв взгляду девичьи плечи — тоже. Едва ли у Амадея, держащего источник света так близко к лицу, был шанс скрыть, что он отвлекся на это, и лишь затем вновь поднял глаза к ее лицу.
– Обещайте мне, что из-за нарушающих ваш сон волнений вы не заморозите себя настолько, чтобы лекари запретили вам появляться на вашем собственном дне рождения, – страх Амадей предпочел «не заметить», а вот беспокойство, что вызывала в нем хрупкая и, без сомнения, продрогшая леди, преувеличивая. Он действительно беспокоился о Марии: до ее праздника, так удачно выпавшего на предпраздничную седьмицу, оставались считанные дни, а со своими ночными прогулками юная леди и вовсе пыталась заморозить себя. Хуже всего то, что нельзя было даже поплотнее укутать Марию в ее собственный плащ, не то что поделиться своим собственным.
С каждым сказанным словом ситуация становилась все более и более неловкой: по тому, как запиналась девушка, как долго и тщательно — даже по сравнению с их прошлым разговором — подбирала она слова, чтобы ответить на вопрос о серенадах, легко можно было понять: лучше бы это свое предположение Амадей держал при себе. Действительно, девице уже скоро исполнится девятнадцатый год, а она не только не выдана замуж, в отличие от замужней сестры, но и, похоже, лишена поклонников. Что странно: вчерашним днем Мария произвела впечатление девушки приятной и милой не только лицом, но и нравом, умеющей слушать, хоть как-то, но поддерживать разговор. Только спрашивать ее, в чем дело, бестактно. Да и какая, в сущности, разница?
– Сущая мелочь, в действительности, – Амадей небрежно передернул плечами. Для него ведь такие ночные бдения были делом обычным. Разве что раньше они обычно проходили не в саду. И не включали прекрасных дам в роли наблюдательниц. – Я решил занять вечер сбором материала и его структурированием и как-то за работой с источниками не сразу заметил, как наступила ночь. Когда же этот факт все же достиг моего сознания, мне показалось, что хорошей идеей будет взять с собой одну свечу и продолжить работу уже здесь, в саду. Тут я, по крайней мере, не смогу зажечь новую, когда выгорит эта.
В пояснениях Амадей грешил многословностью, за что себя привычно укорил — наверняка все то же самое можно было объяснить и короче.

Сказать по правде: да, мешала. С самого начала этот разговор вызывал в Амадее двойственные чувства: с одной стороны, мужчина знал, что теряет время, а работа еще далека от завершения, с другой — ему нравилось. Весь вопрос в том, чего было больше. К записям можно вернуться и завтра, а вот к беседе — едва ли. Как это будет выглядеть? «Помните, позапрошлым вечером вы задали мне такой-то вопрос? Так вот, отвечаю на него сейчас»? Амадей только головой покачал.
– Нет-нет, что вы, все в порядке, – принц поднял руку — левую, в правой он держал фонарь — в останавливающем жесте. «Не нужно уходить». И отстраняться тоже совсем не обязательно было. Мария поверила этому движению и осталась стоять на месте. – Признаться, сам город я оценить могу едва ли: карты передают его дух и обстановку даже хуже картин, не говоря уже о личном визите. Но они весьма занимательны. Когда ваш предок нашел золото, население Сельера стало стремительно расти. И всем новым рабочим с семьями требовались дома. Весьма… как это сказать?.. наглядно.
Кажется, он действительно засиделся за своим занятием.
- Наглядно требовались дома? – с сомнением переспросила графиня.
– Нет, – Амадей потер пальцами переносицу, пытаясь сосредоточиться и не перескакивать в своем объяснении через логические шаги, кажущиеся очевидными. – Наглядно то, как изменялся город благодаря строительству. За всего несколько десятилетий облик города преображался. Обычно прирост населения куда медленней, а, значит, и необходимость в новом жилье ниже.
- А-а… И почему бы вам не съездить туда? Разве не лучше увидеть город своими глазами?
– Это совершенно разные вещи. Я не смогу узнать истории застройки города, взглянув на дома. Но от поездки я не откажусь. Если вы согласитесь составить мне компанию. Почему бы и не отправиться туда вместе? После того, как мистерия закончится, конечно.
Тут налетел ветер. Защищенный стеклом огонек свечи только затрепетал, но не погас, зато одна из карт отправилась в полет по саду. Амадей обернулся, услышав шелест бумаги. Он помнил, что придавил карты и записи чернильницей, чтобы избежать того, что случилось, но, очевидно, одной из карт все же удался побег.
– Прошу меня извинить.
Он торопливым шагом направился к листу бумаги, встретившему на пути своего следования куст и теперь пытающемуся спрятаться среди ветвей.

Отредактировано Amadei van Vries (2015-11-09 16:26:32)

"Наверное, лишь я один приехал сюда именно для того, чтобы увидеть представление," - размышлял Лукреций ван Фриз, неспешно шагая по коридорам поместья де Сельеров по направлению в общий зал, где уже должны были собраться прочие приглашённые на семидневную мистерию знатные гости перед началом самого действа. И, как полагал молодой принц, именно подобные собрания и были для них главным мероприятием. Полно, ну разве все присутствующие здесь дворяне такие набожные поклонники театрального искусства, что стекались со всего Ревалона лишь затем, чтобы насладиться постановкой великолепного Фелиция? Конечно, не стоит наводить напраслину на всех и нельзя исключать, что в Империи есть искренне почитающие святого Кальпурния, либо же подобно Лукрецию испытывающие тягу к высокому представители знати, однако самого юношу терзали смутные сомнения относительно присутствия подобных людей здесь, в одних стенах с ним. За прошедшие два дня он не смог отыскать в окружающих его молоденьких представительницах влиятельных семей Ревалона, так и вьющихся вокруг младшего сына императора, стараясь привлечь его внимание своим прелестным внешним видом и красотой нарядов, и их визави мужского пола, намеревавшихся завести дружбу с принцем, любителей театра. Зачастую все их попытки показать себя знатоками в подобных делах рушились, стоило им открыть рот, и в такие моменты открывалась истинная цель их визита - семья ван Фризов. По сути, мистерия была лишь поводом для благородных графов, герцогов и баронов провести очередные смотрины своих отпрысков перед детьми императора Константина в надежде, что именно их чадо сумеет добиться расположения кого-нибудь из венценосных особ и, кто знает, может даже очаровать его.
Лукрецию приходилось постоянно сталкиваться с подобным поведением, и каждый раз он поражался наивности этих неглупых, в большинстве своём, людей. Ну неужели они никак не могут понять, что не ему выбирать свою наречённую? Что он женится на той, которую укажет его отец, несомненно, ради блага государства и укрепления ван Фризов на его вершине, и на мнение самого Лукреция Константину I столько же дела, сколько самим благородным господам на мнение собственных детей. Но они всё равно, раз за разом, приступ за приступом, идут на штурм неприступной крепости, ради очередного шажка поближе к трону, пусть и такого маленького, как третий сын императора.
Порой Лукреций серьёзно задумывался: зачем люди стремятся к власти? Не к власти вообще, это-то как раз понятно. Почему им всегда мало и они постоянно хотят больше, и готовы пойти на любые жертвы, поступиться счастьем собственных детей, лишь бы заполучить её? Что побуждает им вгрызаться друг другу в глотки  и шагать по горам трупов, чтобы вырвать себе на пару крупиц больше власти, чем есть у других?
Частенько юный ван Фриз размышлял на эту тему. Размышлял - и не находил ответа. Ему было это настолько чуждо и непонятно, что даже собственный разум пасовал перед данной задачей. Казалось бы, ну всё есть у вас, судьба подарила вам прекрасную возможность прожить жизнь безбедно и в своё удовольствие, даже наградила вас властью над другими людьми, над десятками, а то и сотнями крестьян, лишённых даже толики вашей удачи, живи и наслаждайся каждым прожитым днём. Но нет, этого мало, этого всегда мало, и вы готовы поставить на кон свою счастливую жизнь в погоне за возможностью властвовать не только над своим поместьем, но и над другими, такими же как вы, стать выше них, и так добраться до самого верха, где нет никого, кроме вас. И ради это в жертву приносится всё, что вам дорого: родные, друзья, любовь - всё то, что делает человека счастливым. Стоит ли оно того?
Лукреций, выше которого во всей империи было лишь три человека, и все трое были его семьёй, не мог понять стремлений тех, кто внизу. По правде, он и не желал этого понимать. Быть может, старайся он получше узнать, что движет этими людьми, глядишь, и его отношение к ним было другое, однако ему было достаточно того, что они рассматривают его как средство достижения своих властолюбивых устремлений, в которых Лукреций, их лишённый, не собирался потворствовать. На их месте он бы с радостью отказался от подобной жизни,  будь у него выбор, но выбор - это, наверное, единственная привилегия, которой сын могущественнейшего во всём известном мире человека был лишён.
Однако участь принца такова, что ему волей-неволей приходится участвовать во всём это спектакле, поэтому сейчас его путь лежал в общий зал, дабы третий день с лучезарной улыбкой на лице проводить время в компании вьющихся вокруг него молодых барышень и кавалеров, сражающихся друг с другом за внимание принца, не подозревая, что победителем из этой очередной схватки  не выйдет ни один из них. Эх, как же повезло Амадею, которому в первый же день посчастливилось заполучить внимание и общество младшей дочери графа де Сельер Марии. Или же это ей повезло, вероятнее всего не без помощи родителей. Так или иначе, прочие соискатели расположения ван Фризов не осмеливались вставать на пути у гостеприимных хозяев, нацелившихся на более серьёзную рыбу, нежели Лукреций.
Де Сельеры. Вот уж кто-кто, а их род действительно действительно стоит уважать. По крайней мере, основателей рода, бывших ранее Зеллями. По воле Всеединого им выпал шанс изменить свою судьбу, и они ухватились за него, вцепились мёртвой хваткой, и благодаря своей решительности и смекалке сумели стать одним из богатейших домов Империи. Ведь недостаточно просто найти золото - надо его ещё и сохранить за собой, что далеко не всем под силу. И предки графа Максимуса смогли сделать так, что прочие знатные семейства, чья родословная порой начинается во времена сразу после Катастрофы и для которых де Сельеры наглые выскочки, вынуждены привечать их как равных себе и даже больше, немногие рискуют переходить им дорогу - ведь они не только находятся в родстве, пусть и дальнем, с правителями Священной Ревалонской Империи - многие дома находятся у них в должниках, так как ими охотно давались деньги взаймы, которые способен вернуть далеко не всякий. А кто знает, какую услугу могут потребовать Его Светлость граф де Сельер.
Сам граф, впрочем, такого уважения не внушал. По прошествии трёх сотен лет род де Сельер перестал как-то отличаться от прочих знатных семей и также с головой окунулся в эту бесконечную гонку за власть. В которой, судя по всему, их шансы весьма велики. По крайней мере, никто не старается лезть к Амадею, на которых и нацелилось это уважаемое семейство, в результате чего их внимание достаётся Лукрецию. Ничего не поделаешь - судьба.
Оказалось, что сегодня судьба решила преподнести Лукрецию сюрприз и приготовить помимо запланированного ещё одно представление, прямо в общем зале. Одетый по сравнению с прошедшими днями весьма скромно: светло-коричневый камзол, такого же цвета штаны и лёгкие сапоги, из украшений лишь цепочка со знаком Всеединого (всё же мистерия проходила в том числе и под эгидой Церкви, так что стоило её умаслить) да перстень в виде львиной головы, выдающим в нём ван Фриза - он не вызвал к себе столько внимания, как накануне. Точнее, не вызвал его вообще, поскольку на авансцену вышли другие персонажи, а именно два держащих друг друга за грудки и орущих на весь зал всякие непристойности, недостойные благородных ушей молодых человека: Гилберт де Ареннел, наследник графа де Ареннел, и один из близнецов фон Гирнеров, Ромуальд или Эдвард - Лукреций никак не мог их различить. Они стояли, обнявшись, будто родные браться, если бы не их перекошенные от злости лица, прямо в центре зала, и каждый старался уронить другого, при этом не упав самому. Поскольку их благородных родителей по близости не было (всё-таки элита Ревалона прибывала сюда не только чтобы постараться подложить своих дочерей в постель к ван Фризам, были и другие вопросы, решающиеся в кулуарах поместья, к которым принц не проявлял никакого интереса), слуги и охрана не решалась разнять представителей  знатных родов без их разрешения. Прочие же либо закатывали глаза в притворном ужасе, либо вовсю подбадривали драчунов не предпринимая никаких попыток вмешаться. Не стал их предпринимать и Лукреций. Вместо этого он сложил руки на груди и без особой приязни, но всё-таки с некоторым интересом наблюдал за разворачивающейся драмой, ловля себя на мысли, что есть всё же что-то притягательное в насилии, пусть и самому принцу претит мысль участвовать в подобном. Такой вот парадокс.
Конфликт же и не думал утихать, а число наблюдателей продолжало расти. Вскоре к ним присоединился и его брат Амадей. Заметив его появление, Лукреций оторвался от зрелища и с улыбкой направился к нему.
- Доброе утро, брат. Отличное развлечение придумали гости в ожидании нового акта, правда? - с искорками веселья в голосе поинтересовался принц, указывая на дерущихся дворян. - Как думаешь, стоит вмешаться, или лучше дождёмся естественной развязки?

Отредактировано Lucretius van Vries (2015-11-12 14:34:57)

Много ли чести в обычной драке? Не поединке, обставленном по всем правилам, когда выбрано оружие, время и место, а обхаживании друг друга кулаками и таскании за бороды (ладно, не в этом случае, что Гилберт де Ареннел, что Ромуальд фон Гирнер не обладали для этого достаточной бородатостью, но вряд ли что-то кроме этого их удерживало от подобных действий)? Пожалуй, недавно изобретенные для решения сложных уравнений отрицательные числа лучше всего характеризовали все благородство, что заключалось в потасовке, хотя в современной математике они и считались лишь вспомогательным инструментом. На само по себе данное происшествие можно было бы действительно закрыть глаза, если бы второй по очередности принц уже не вмешался — доводить начатое до конца он считал хорошим тоном. И если бы не факт неуважения уже не к хозяевам поместья, а к члену императорской семьи, и скрытая угроза, вызывавшая отнюдь не страх. Читать интонации, подчас несущие в себе смысл совсем не тот, что слова, Амадей умел. И то, что он услышал, убеждало его: причин разнять сцепившихся дворян стало только что на одну больше, когда открыл рот один из них. Просто чтобы напомнить тому его место. Потому что есть тип людей - весьма многочисленный, к сожалению, - который видит в уступках слабость, а, следовательно, возможность и в дальнейшем не прислушиваться к мнению однажды побоявшегося возразить.
«Оно подождет до вечера,» – ответ уже родился в голове Амадея, но так и не был произнесен вслух. К его удивлению, Лукреций, которого брат уже успел причислить к наслаждающимися зрелищем зевакам, присоединился к попытке призвать драчунов к порядку. В куда более мягкой и многословной манере, чем планировал сам Амадей, но возражать или вмешиваться, перебивая брата, он не стал — их целям такое поведение не послужило бы, а повредило бы.
Первым подал голос более сговорчивый виконт де Ареннел. Он, как и предлагал Лукреций, обратился к единственной представительнице семейства де Сельеров — стоящей в отдалении и в то же время у всех на виду Марии:
– Приношу извинение за свое недостойное поведение, Ваша Светлость.
Впечатанный не столько словами (телепатом Амадей не был, но по выражению лица мог понять, что Ромульд остался при своем мнении), сколько численным преимуществом, фон Гирнер отступил. Оглянулся за плечо, будто ища поддержки у тех, для кого только что служил развлечением вроде бойцовой собаки, но, очевидно, не увидел того, что ожидал. Вот только в том, как он опустил голову, чувствовалось не смирение, а вызов, обещание того, что не сейчас, но в будущем он отплатит за унижение.
– Присоединяюсь к извинениям… виконта, – голос Ромульда звучал глухо, а пауза наводила на мысль, что в уме он назвал своего недавнего противника куда менее учтиво. – Увидимся на ристалище, Ваша Милость, – и, помедлив, добавил, вперив взгляд в среднего сына Императора — что младший в турнирах не участвует знали все: – Ваше Высочество.
– Непременно, – согласился Амадей. Ему ли бояться таких вызовов?
Засим они разошлись в разные стороны, как разбегаются дерущиеся коты, если выплеснуть на них ведро воды. В итоге ни страже, ни иным ответственным за безопасность и порядок лицам вмешиваться не пришлось.
Они приобрели сегодня врага? Не всей своей семьи — таких у ван Фризов было немало по причинам куда более разумным и менее личным, — а именно своего собственного, персонального? Вполне вероятно. Среди людей недалеких и агрессивных злопамятных немало. Большой проблемой у Ромульда едва ли получится стать, но держать в уме, что он может попытаться, стоит.
Амадей склонил голову, благодаря брата за помощь, и вполголоса обратился к нему:
– Ты можешь быть неплохим переговорщиком.
И только после этого обернулся в сторону балкона, на котором стояла Мария: было бы невежливо проигнорировать графиню, когда все остальные участники события к ней так или иначе обратились. Тем более, в последние дни она была так любезна, что развлекала Амадея своим обществом — пусть и не без умысла, конечно.
– Доброе утро, миледи. Сожалею, что вам пришлось стать свидетельницей настолько неприглядной сцены.
Ему казалось, или Мария вправду выглядела бледнее и взволнованней обычного? Притом, что ни неаристократичным загаром, ни невозмутимостью она не обладала.

Отредактировано Amadei van Vries (2015-11-15 23:57:08)

Лукреций ощущал себя драматургом, разыгравшим очередную пьесу совместно с актёрской труппой. Как он и предполагал, более благоразумный Гилберт не стал валять дурака и очень быстро внял просьбе принца, попросив прощения у стоявшей на балконе Марии, тем самым давая понять, что конфликт с его стороны исчерпан. Не подвела и юная графиня, причём сделала это в высшей степени красиво, ненавязчиво напомнив о присутствии в поместье не терпящей неуважении к себе Церкви Всеединого. Правда, выражение лица девушки было слишком уж открыто, выдавая искушённому зрителю всю гамму обуревающих её чувств, но это вполне поправимо и придёт с опытом, как было и с Лукрецием.
Вынужден был сыграть свою роль и Ромуальд, хоть по его не сулящему ничего хорошего взгляду было очевидно, что хотелось ему совсем другого. Впрочем, он так и не смог удержаться от шпильки и вместе с виконтом де Ареннел бросил вызов и Амадею. Будь у Лукреция поменьше выдержки и умения держаться на людях, он бы возвёл очи к небу, вопрошая Всеединого, как он смог допустить появление в столь знатном семействе такого непроходимого болвана. Конечно, смелость - это прекрасно, но не подкреплённая разумом смелость зачастую приводит к весьма печальным последствиям, о чём лишённые мозгов храбрецы узнают только тогда, когда эти самые последствия уже настали. И дело даже не в том, есть ли шансы у Ромуальда одолеть его брата на ристалище - Лукреция подобные турниры никогда не интересовали и он не имеет никакого представления о силе тех или иных рыцарей, зная лишь, что его братья считаются на этом поприще одними из лучших, если даже не лучшими, да и то знания он берёт из слухов, нежели личных наблюдений. Просто напросто дело может не дойти до поединка. Если весть о произошедшем дойдёт до канцлера, а она до него дойдёт, то он предпримет определённые меры, чтобы избежать ненужного риска для принца, и меры могут быть любыми, вплоть до радикальных. Впрочем, у Лукреция есть некоторые сомнения, что фон Гирнер вообще появится на турнире. Ведь такое происшествие с участием сразу двух сыновей императора да при большом скоплении народа просто невозможно сохранить в тайне, и не приходилось сомневаться, что уже через пару часов новости разнесутся по всему поместью и непременно достигнут ушей фон Гирнера старшего, в отличие от сына прекрасно понимающего, к чему может  привести столь недальновидное поведение Ромуальда.
Между тем, импровизированный спектакль подошёл к своему логическому завершению. Зрители, получившие вместо сочной трагедии банальную драму, удручённо расходились, старась, тем не менее, не показать своего разочарования, а Лукреций удостоился похвалы от старшего брата:
– Ты можешь быть неплохим переговорщиком, вполголоса произнёс он, слегка склонив голову.
- Надеюсь, что нет, - возвращая ему поклон, усмехнулся младший ван Фриз.
Конечно, было бы совсем неплохо, чтобы здесь присутствовал отец, своими глазами увидел, как ловко его сын разобрался в сложившейся ситуации и признал наконец его способности, однако всё имеет цену. Прознав о подобных талантах, император Константин непременно решил бы ими воспользоваться на благо государства, втягивая вместе с этим Лукреция в большую политику, чего сам принц решительным образом не хотел. Он и так был вынужден играть свою роль сына императора и его натура противилась тому, чтобы погрязать в государственных делах ещё больше, хоть именно благодаря этому он мог получить признание отца, которого, по собственному мнению, заслуживал. Такой вот парадокс.
Тем временем к ним спустилась графиня де Сельер, сбивчиво принесла извинения за возникшее недоразумение, хотя она-то здесь была совсем не при чём, после чего осмелилась всё же поднять взгляд и полюбопытствовать:
— Вы всерьез намерены драться с господином Ромуальдом? На ристалище?
- О, поверьте, я не намерен драться с господином Ромуальдом на ристалище даже в шутку, - добродушно улыбаясь, ответил Лукреций, - Да и вообще не думаю, что до этого и правда дойдёт...
Полностью развить свою мысль он не успел, заметив взгляд, брошенный Марией на его брата. Видимо, этот вопрос предназначался вовсе не ему.
- ... Хм, может, стоит вас покинуть, дабы вы могли поговорить наедине?

Будь у него возможность проявить свои истинные эмоции, Лукреций досадно поморщился бы. Этот напыщенный и явно лишний в данной ситуации официоз его изрядно раздражал. Он бы ещё смог понять и всячески приветствовал подобные представления друг друга, если бы действительно человек был ему незнаком. Но зачем это делать тогда, когда им прекрасно известна личность стоящей напротив особы? Подобные витиеватые приветствия Лукреций считал совершенно ненужными и лишь занимающими время,которое можно было провести с большей пользой. 
К сожалению младшего принца, от подобных формальностей не было никакой возможности увернуться, а значит, и показать своё истинное отношение к такой бессмыслице возможности не было.
- Очень приятно, Ваша Светлость, склонившись в лёгком изящном поклоне, ещё шире улыбнулся Лукреций, совершенно не показывая той неловкости, кою смог заметить у Марии и, в некотором роде, у Амадея. У конце концов, все они, и он в том числе, являлись заложниками своего воспитания и статуса, не позволявшего вести себя иначе.
- Позвольте выразить своё восхищение замечательно подготовленной мистерией и премного благодарю за столь радушный и щедрый приём. Воистину, гостеприимство рода де Сельер не знает границ. Очень рад, что мне посчастливилось наконец оказаться здесь и надеюсь, что это будет не последний мой визит. Что же до ристалищ, - решил он вернуться к затронутой теме, - То скажу вам по секрету, я их тоже немного побаиваюсь, желая подбодрить отчаянно робевшую в присутствии двух принцев графиню (причём было заметно, что совершенно искренне робеющую), солгал Лукреций, весело ей подмигнув.
Почему солгал? Потому что он вовсе не боялся участия на турнирах. Дело было в другом - ему они были абсолютно не интересны и не вызывали никакого желания в них участвовать. Даже больше, порой они вызывали в нём стойкую неприязнь. Благо отец, имея в лице двух старших сыновей прекрасных рыцарей, не настаивал на том, чтобы в них принимал участие и младший (хоть и не был, по мнению Лукреция, особо рад такому равнодушию), что позволяло принцу с лёгкой душой их избегать. Почему же он так легко говорит о боязни ристалищ, если это не так? Да потому что все всё равно так считают.Воспитанное на рыцарских добродетелях и рассказах о воинской доблести благородное сословие считает турниры обязательным атрибутом своего возвышенного положения, вовсю стараясь показать себя на них с наилучшей стороны, в первую очередь как умелых воинов, достойных славы своих предков, и прочее, и прочее. И для таких индивидов существует только одна причина, по которой дворянин может сознательно избегать участия в подобных состязаниях - он попросту трусит. То, что это просто-напросто может не приносить удовольствия, приходит в голову очень немногим.
Конечно, никто не осмеливается высказать обвинения в трусости сыну императора в лицо, однако Лукреций уже научился более-менее разбираться в людях, дабы замечать их отношение к его неучастию в турнирах. Замечал, но ничего поделать с этим не мог, да и не пытался по правде говоря. Зачем, если в любом случае они будут думать по-своему?
Лукреций не был бы самим собой, если б не постарался осмыслить такое неприятие турниров. И в результате подобных раздумий пришёл к выводу, что схватка на ристалище по сути своей ничем не отличается от обычной драки, какую они имели возможность наблюдать пару минут назад. Можно даже сказать, что такая вот драка выглядит привлекательнее в его глазах (насколько одно проявление насилия может выглядеть привлекательнее другого), просто потому, что там проявляется настоящая сущность человека, вся фальшь слетает, выставляя на свет истинные его чувства. Турниры же... На взгляд принца, они созданы больше для того, чтобы показать себя, свою удаль и положение (ведь доспехи стоят немалых денег и позволить их себе может далеко не каждый), ну и заработать репутацию. То есть это обычные показушные бои, мало чем отличающиеся от театрального выступления. Разве что сами актёры не знают, для кого финал окажется счастливым, а для кого нет. Только это и могло подогреть интерес Лукреция к подобным зрелищам, однако не подогревало. Скорее даже наоборот. Но подобные мысли, очевидно, не найдут никакого понимания среди обожающих такие развлечения как знати, так и простого люда. Так что молодой человек довольствовался тем, что ему не нужно принимать участия в этих представлениях.
- Впрочем, мой брат абсолютно прав. На турнире за него совершенно не нужно опасаться. И уж точно ему не следует опасаться Ромуальда. Ему ведь, дабы добраться до Амадея, нужно будет одолеть сперва Гилберта де Ареннела. Я же правильно понимаю устройство турниров? - обратился он уже к брату, разбирающемся в подобных делах куда лучше него.