Священная Империя |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Священная Империя » Архив завершенных эпизодов » Гости дорогие — январь 1645
Время: 22 января 1645 года и далее
Место действия: Аверна
Участники: Амадей ван Фриз, Мария де Сельер
События: По приглашению Амадея ван Фриза Мария де Сельер (да и остальные де Сельеры тоже) прибывает в Аверну на день рождения принца.
Отредактировано Amadei van Vries (2016-01-16 01:11:20)
Надо ли говорить, что те несколько дней, что прошли с получения последнего письма (которое само по себе стало для девушки неожиданностью, ведь она полагала, что завершила переписку собственным) и до того момента, когда господа де Сельеры, наконец, в полном составе погрузили свои обряженные по последнему писку самой щегольской моды особы в богато украшенные экипажи, Мария провела как на иголках? Не имея достаточно наглости, чтобы торопить отца с делами, юная графиня не находила себе места, и даже милому заботливому Лоуренсу не под силу оказалось вернуть покой в ее кроткую душу. Мария проводила долгие часы, перечитывая письма и перебирая подарки Его Высочества, тенью слонялась по поместью, то и дело выскальзывая на балкон, чтобы возвести очи к небу и вознести молитву Всеединому, и заставила беспокоиться, кажется, даже слуг. Разумеется, она обсудила содержание писем и с сестрой, и с матерью, и с братом, и те твердили разное, упрямо настаивая каждый на своем. А Мария не знала, что и думать. Не меньше, чем вопрос об искренности симпатии к ней принца Амадея, ее занимали собственные чувства, разобраться в которых оказалось невероятно сложно.
Она всем сердцем желала встречи и, в то же время, отчаянно боялась ее. Хотелось отступить, откреститься от всего, что ввергло ее в пучину смятения, вернуться в свою тесную и уютную золотую клетку к куклам, нянечкам и бархатному голосу любимого брата. Но, как верно говорила Кэтрин, Мария выросла, и с этим ей предстояло смириться. Как смирилась, к слову, однажды сама Кэтрин.
Предстояло, но пока не получалось. Пока два, казалось бы, противоположных чувства рвали младшую де Сельер на части, и на сей раз даже слезы не облегчали ее состояния и не помогали уснуть по ночам, ведь оплакивать ей пока было нечего, кроме собственного утраченного покоя.
И вот, наконец, этот день настал. Двадцать второе января ― день, когда де Сельеры прибыли в Аверну по приглашению Его Высочества Амадея. В пути они провели всего несколько часов, но за это время Мария успела подокучать сестре и брату постоянными вопросами в духе: «А что это?» ― не отлипая от стекла экипажа, устроить тихую истерику в уголке и немножко поспать необычно глубоким, но тревожным сном. Проснулась она как раз на подъезде к Аверне и снова прильнула к окну.
Столица Священной Ревалонской Империи произвела на нее поистине неизгладимое впечатление. Вся она была такая… разная. От узких грязных улочек до широких вымощенных проспектов, от жмущихся друг к другу, словно озябшие воробьи, домишек до шедевров архитектуры навроде Храма Всеединого или Школы Четырех Стихий, от бедняков, замотанных в лохмотья, до обряженных в пестрые дорогие костюмы богачей самого разного толка. Были здесь и ростовщики с толстыми кошелями на поясах и не менее толстыми лицами, и улыбчивые торговцы, каждый готовый убедить зазевавшегося путника в том, что его товар ― самый лучший в Аверне, и аристократы, тем более гордые, чем выше было их положение и весомее титул, и даже маги, на которых Мария смотрела, как на опасных зверей, сбежавших из своих клеток, ― с благоговением и страхом.
Аверна была незабываема. А Авернский замок, в котором предстояло разместиться графской семье… Авернский замок, иначе именуемый Башней Смерти, возвышался над городом черной спицей, пронзая небеса и вызывая вполне осознанное желание убежать и спрятаться. Но вместо того, чтобы прятаться, экипаж графа де Сельера с сопровождением направлялся прямо к Башне. Марии понадобилось немало душевных сил, а Лоуренсу ― ласковых слов, чтобы все-таки выманить на свет свою пугливую младшую. А выманившись, юная графиня предпочла прилепиться к брату и не отходила от него ни на шаг. Пока отец распоряжался по поводу коней, карет и багажа, Мария осматривалась и то и дело задирала голову, высматривая где-то высоко в небе вершину Башни. А ведь когда-то кто-то сумел все это спроектировать и построить… Интересно, Его Высочество Амадей был впечатлен собственным жилищем, или же оно давно уже успело ему надоесть?
И только сейчас, когда Мария, успешно отвлекшаяся было на красоты и примечательности столицы, вспомнила о принце, волнения, преследовавшие ее в течение нескольких дней, нахлынули на нее вновь, заставив потупиться и затихнуть. Ведь теперь-то, когда она уже добралась до самого сердца Аверны, пути назад у ней не было.
Отредактировано Maria de Selier (2016-01-17 12:25:15)
Амадей же волнения из-за предстоящей встречи не ощущал. Во-первых, у него было достаточно дел и помимо этого. Во-вторых, и сам факт предстоящей встречи его только радовал. Гадать о том, даст ли Мария ответ положительный или отрицательный, ему надоело прежде, чем письмо было запечатано. Главное, что она приедет. Да и желание Марии увидеть принца говорило само за себя.
Гостей ожидалось немного — куда меньше, чем должно прибыть неделю спустя, на день рождения милой Доминики. По сравнению с тем, что ждало бедную сестренку, у Амадея планировался тихий, почти семейный праздник. Поэтому он лично встречал многих своих гостей. И, конечно же, де Сельеры были в числе тех, кого принц вышел поприветствовать, кутаясь в теплый плащ: январь выдался снежным и холодным, и крашенный в гербовый алый мех плаща успел покрыться белыми точками снежинок, пока принц спускался по ступенькам к подножию Башни Смерти.
– Добро пожаловать в Аверну. Я счастлив, что вы приняли мое приглашение, – обратился он ко всем приехавшим, чтобы затем переговорить с каждым по отдельности: сперва Амадей перекинулся парой слов с Максимусом де Сельером, затем высказал дежурные комплименты его жене и старшей дочери, и лишь затем обратился к Марии… к сожалению, искавшей поддержки у своего бесполезного брата.
– Ваша Светлость, – Лоуренса Амадей практически проигнорировал. Да и сказать бывшему приятелю было нечего. Принц смотрел только на Марию и ей же улыбался. – Надеюсь, Вам понравилась поездка?
Слабая, но заметная метель, пробравшаяся в стены двора императорской крепости, трепала капюшон и подолы мехового плаща Марии, заставляя мерзлявую девушку зябко (и нервно) потирать друг о друга руки в расшитых рукавичках. Мелкие колючие снежинки то и дело попадали на кожу и мгновенно таяли, не говоря уже о том, что норовили забиться в ворот. И все же, завидев принца, графиня скорее машинально, чем осознанно вынырнула из-за Лоуренса, служившего ей, помимо всего прочего, еще и защитой от ветра. Вынырнула… и тут же замялась, смутилась и маленькими шагами вернулась на прежнее место, пряча в капюшоне раскрасневшееся от мороза и стыда лицо.
И вот куда она лезла? Она ведь приехала в гости, и ей положено было вести себя скромно. Тем более в присутствии родителей.
Мария смиренно ждала, пока принц перекинется парой слов со старшими де Сельерами, и благополучно не заметила, что ее любимого брата Его Высочество вниманием обделил. Она видела мир опасным, но светлым и интересным, и в нем определенно не нашлось места для некогда хороших, а позже испортившихся отношений Лоуренса и Амадея.
― Ваше Высочество, ― все же отцепившись от руки брата, графиня присела в несколько неуклюжем из-за теплой зимней одежды реверансе и неуверенно улыбнулась в ответ. На деле не так-то просто оказалось поверить в то, что именно этот улыбчивый, но невозмутимый (даже слишком) человек писал те строки, что так взволновали Марию. Кажется, за прошедшее с последней встречи время она успела слишком много себе придумать. ― Да… Я думаю, да. Все это так… непривычно и ново. Город удивительный. Будто бы один на окраине и совсем другой ― здесь… А ваш замок, он… он такой…
Подобрать подходящих слов девушка так и не смогла.
Мария была в точности такой же, какой ее запомнил Амадей: милой в своей неловкости, по-особенному красивой, невинной и неискушенной в кокетстве и прочих играх придворных дам. Жаль, что капюшон плаща скрывал ее волосы, но и так юная графиня представляла собой прекрасное зрелище. Поймав ладошку Марии, принц изобразил учтивый поцелуй, хотя на деле так и не коснулся пальцев девушки губами: все-таки рукавица — это не тонкая перчатка, через которую можно почувствовать тепло кожи.
– Пойдемте со двора. Уверен, в тепле вам будет легче мне все рассказать о своих впечатлениях от первой поездки. К тому же... – и улыбка, и голос Амадея стали теплее и заботливее. – ...я не хочу, чтобы вы вновь заболели.
Он повторил свое приглашение зайти уже, наконец, в Башню Смерти, и графу Максимусу — было бы неприлично звать только Марию, а не всю ее семью. Их вещи слуги перенесут в заранее подготовленные комнаты.
Отпустить руку Марии Амадей «забыл». Он понимал: так выдавать свой интерес неосмотрительно, но и отказывать себе в удовольствии не хотел.
Да и старшие де Сельеры быстро оставили их вдвоем, сославшись на усталость. Упорствовал разве что Лоуренс, но Амадей сделал вид, что не заметил того, а затем граф смог убедить сына. Вслушиваться в аргументы смысла не было: суть и так понятна, а де Сельер-старший не зря понизил голос.
– Хотите, я покажу вам Башню Смерти? – предложил принц, как только скрылись за поворотом коридора родственники Марии. Так они смогут прогуляться вдвоем под вполне благопристойным предлогом. К тому же, Амадею было что рассказать о своем доме.
Первым порывом Марии было выдернуть руку и куда-нибудь ее спрятать. Что же, принц будет целовать сырую и залепленную снегом рукавицу? Но сложилось все, в итоге, как нельзя лучше: вырываться, как испуганный зверек, девушка не стала, а Амадей лишь изобразил поцелуй ― отдал дань учтивости и избежал неудобств.
Отказываться от приглашения войти причин не было: метель потихоньку набирала силу и начинала по-настоящему досаждать. Мария тревожно обернулась к родным, смаргивая налипшие на ресницы снежинки, но принц развеял ее сомнения. Будто бы и в самом деле могло получиться так, что к камину он пригласит только младшенькую, а остальные де Сельеры останутся столбами стоять во дворе и собирать на себя свежие сугробы.
Теплота и забота в голосе Амадея только сильнее смутили Марию, и она невольно обратилась взглядом к брату, привычно прося у того помощи и поддержки. Желание спрятаться от необходимости выяснять отношения с принцем, увы, никуда не делось.
Ее жизнь неумолимо менялась, и юную графиню это, признаться, очень пугало. Достаточно, чтобы успешно перебить радость от долгожданной встречи. С каждой секундой Мария все меньше хотела остаться с Амадеем наедине, а, тем временем, все именно к этому и шло и, в конце концов, пришло. Разумеется, не спросив разрешения у младшей де Сельер. Одному только Лоуренсу, кажется, в этот момент действительно было дело до того, как себя чувствовала Мария.
А принц все так же держал ее за руку, и в одно мгновение этот незатейливый жест грел и умиротворял ее, а в следующее уже казался тяжелой цепью, на которой ее куда-то тащили.
Нужно было просто успокоиться. Просто убедить себя в том, что все, на самом деле, хорошо, а то сейчас сердце у Марии билось так, будто она увидела самого настоящего оборотня. Этак в обморок ухнуться было недолго.
― Д-да, ― девушка постаралась, чтобы голос ее не дрожал, а оттого вышло тихо и немного сдавленно. ― Да, конечно… Почему она так… пугающе называется?
– В действительности, так называть Авернский замок не совсем верно, но все уже слишком привыкли. Возникло это прозвище из-за страха: даже сейчас порой те, кто впервые видят Башню Смерти, осеняют себя круговым знамением. Представьте, какое впечатление произвел этот замок, когда его только построили? Огромный черный шпиль, пронзающий небо, – пауза была призвана помочь Марии ощутить всю торжественность. – Существует и иная версия: строительство башни длилось полтора века и ни один человек, приложивший свою руку к ее созданию, не дожил до конца строительства. Но более вероятной все же считается первая.
Не почувствовать волнение дамы, держа ее за руку — теплые рукавицы Марии пришлось снять, все-таки в коридорах Башни было достаточно тепло — не так-то просто. Амадей с этой задачей не справился. Он заметил, как похолодели начавшие было согреваться пальцы Марии, стоило ее семье уйти, как чуть подрагивала ее нежная ладошка. Да и в голосе и глазах ее было что-то такое.
– С вами все в порядке? Если… — Амадей осекся: он не слишком-то хотел предлагать то, что пришло ему в голову. Но раз уж начал, значит, нужно договаривать. – Если вы устали с дороги, я не стану докучать вам своим обществом.
Он казался одновременно и обеспокоенным, и огорченным. Встреча с Марией представлялась событием радостным, но теперь девушка вовсе не казалась счастливой. Скорее… напуганной?
– Я вас пугаю? – понизив голос, спросил Амадей: он не хотел, чтобы кто-либо, кроме Марии, слышал его. К тому же, принц теперь не сжимал ее руку в своей, и если бы де Сельер захотела отстраниться или даже уйти, ничто не помешало бы ей так сделать. Не считая разве что весьма несчастного выражения лица принца.
Отредактировано Amadei van Vries (2016-01-17 21:40:05)
Марии не удавалось сосредоточиться на словах Амадея. Она боялась, и чем дальше, тем сильнее, и тем хуже ей при этом соображалось. Не прошло и нескольких минут, как юная графиня уже была практически уверена в том, что ее (и его) любовь ― всего лишь иллюзия, сердце ― разбито, а жизнь ― кончена, не успев толком начаться. И что ей оставалось, кроме как смириться и позволить зверю злого рока сожрать ее?
А, между делом, рассказывал Его Высочество хорошо и интересно. Более того, он изловчился практически повторить вслух мысли, что еще недавно, во время путешествия, посещали саму Марию. Черный шпиль, пронзающий небо ― ведь именно так она думала о Башне Смерти, слово в слово. Обычно такая чуткость служила залогом глубокого взаимопонимания между слушателем и оратором, но сейчас… сейчас девушка и без того чувствовала себя открытой и совершенно беззащитной перед приглянувшимся ей мужчиной. Между прочим, принцем Ревалонской Империи.
― А?.. Что? ― графиня подняла на Амадея свои большие влажные, как у дикой лани, глаза, и спешно прикусила язык. Ни в коем случае она не должна была показать Его Высочеству, что задумалась о чем-то совершенно отвлеченном. О чем, к слову, она и сама толком не знала. О чем-то совершенно бессвязном, тоскливом, тревожном, сером и пасмурном. ― Нет-нет, что вы, я нисколько не устала. Меня мучила бессонница, но сегодня я, наверное, все-таки высплюсь… Не беспокойтесь.
Хотела бы она сама не беспокоиться. Хотела бы, да, кажется, не умела.
Последний вопрос принца вкупе с печальным выражением его лица окончательно добили Марию. Девушка поджала губы, приподняла плечи и сложила руки перед собой, и на сей раз покраснели у нее не только щеки, но и глаза. Она совершенно очевидно готова была расплакаться и отчаянно с этим боролась, пытаясь сохранить остатки самообладания. Смотреть в сторону, не подпускать к себе и довольствоваться хоть и крошечным, но все же личным пространством. Это успокаивало и должно было помочь не устроить ужасно некрасивую истерику без какого-либо весомого повода.
Точнее, повод-то был. Множество поводов. Мария действительно устала и измучила сама себя волнительным ожиданием, надумала всякого, впервые осознанно столкнулась с необходимостью вскоре отделиться от своей семьи и покинуть дом, в котором выросла… Одного этого было достаточно, чтобы вечер-другой (а на деле ― гораздо больше) прорыдать в подушку. И вишенкой на этом торте из тоски, сомнений и страха стало острое, разъедающее душу чувство вины. Ведь это из-за Марии, из-за ее странного поведения улыбка исчезла с лица принца. Та самая улыбка, которую она воображала себе, когда читала его проникновенные письма, и которую так хотела увидеть вновь.
Пожалуй, ей в самом деле было бы лучше сейчас остаться наедине со своими нелепыми тревогами и не заставлять больше никого волноваться, но Мария, когда дело касалось ее самой, умела быть невероятно упрямой. «Я должна», ― твердила себе графиня, и прямо сейчас она должна была взять себя в руки, и совершенно неважно было, сколько нервов она на это потратит.
― Да, ― честно ответила девушка с нотками обреченности в голосе, по-прежнему не поднимая взгляда. ― Да, пугаете, Ваше Высочество. Но это… вовсе не ваша вина. А потому, прошу, не обращайте внимания. Это пройдет… само собой. Просто расскажите мне побольше. О Башне Смерти, об Аверне, ― она немного осмелела и даже набралась храбрости посмотреть в глаза принцу. ― О себе.
Амадей смотрел на готовую разрыдаться Марию, цепенея от ужаса. К этому жизнь его не готовила. Что делать с девушкой, находящейся в шаге от истерики, если нельзя ее обнять, прижать к себе, утешить? Он ведь не вправе сделать ничего такого. Случайные свидетели не поймут. Подумают невесть что.
Хотя они и так подумают. Что может родиться в головах у сплетников и сплетниц, когда те застанут принца напротив плачущей красавицы? А Амадей до сих пор не знает, что делать, как быть, чтобы она не расплакалась. Весь его хваленый ум ничего сейчас не стоил, потому что не способен был молниеносно предложить решение такой простой, даже бытовой задачи.
– Господь милосердный, – выдохнул ван Фриз, пребывая в полной уверенности, что только подумал, но вслух не произнес.
Может, стоило поступить так, как просила его Мария? Говорить. Отвлечь ее от страхов.
А вместо этого Амадей провел пальцами по щеке рыженькой графини, пытаясь стереть еще не пролившиеся слезы.
– Прошу вас, не плачьте, – прошептал он, а затем торопливо убрал руку и сам отвел взгляд. Понял, что позволил себе больше, чем следовало, да только раньше надо было думать.
Потом Амадей все же поступил так, как просила Мария: завел рассказ о Авернском замке, о том, как и их чего был тот построен, благодаря чему стены выдерживают колоссальный вес башни вместе со всей обстановкой и людьми, сколько в каком крыле комнат и сколько ступенек предстоит пройти тому, кто решит взобраться на самую вершину Башни.
– На такой высоте дым от труб домов и мануфактур рассеивается. Потому на вершине Башни, в самом сердце огромной промышленной Аверны, воздух чистый, как в горах. Ну, почти, – подытожил принц свой рассказ, с надеждой поглядывая на Марию: ей правда помог этот рассказ? Она успокоилась? Буря миновала?
По крайней мере, Мария не хотела, чтобы он уходил. Но попытка найти в ситуации плюсы не сильно помогла Амадею. Он не мог понять, чем так напугал бедняжку. То есть ей, наверное, было страшно остаться одной в чужом доме, без поддержки семьи, с малознакомым, не смотря на месяцы переписки, мужчиной... Но разве мог замыслить Амадей что-то дурное против нее, обидеть чем-то? Конечно же нет. Он ведь писал Марии о том, что насилие не приемлет. Неужели не поверила?
– Я однажды снял копию чертежей, по которым строили замок. Для изучения. Они правда красивые. Если пожелаете, я мог бы вам показать их как-нибудь.
Что же она такое творила? Рыжая дурочка. Смущалась, стеснялась, боялась невесть чего. Она ведь так ждала этой встречи, как жаждала увидеть принца вновь ― и что теперь? Теперь она этого самого принца довела до сложенных домиком бровей, круглых от ужаса по-ванфризовски голубых глаз и упоминаний Всеединого с придыханием. Он коснулся ее щеки, она вздрогнула и подняла к нему глаза, думая, что ведет себя как главная героиня самого бездарного романа о любви. Оставалось только вскинуть руку к лицу и броситься прочь со сдавленными рыданиями или, в самом деле, лишиться чувств. В этот момент Мария себя практически ненавидела. И ненавидела бы, если была бы способна на столь сильные злые чувства.
― Я… не плачу, ― она пошарила дрожащими руками по платью, нашла хитро запрятанный кружевной платок и робко промокнула глаза, поглядывая на Амадея в отчаянной попытке понять, посчитал ли он, что юная де Сельер уже оказала достаточно дури, чтобы больше никогда не иметь с ней никаких дел, или еще нет. ― Не плачу, ― повторила она чуть увереннее и даже заставила себя улыбнуться. Правда, слабо и вымученно, но ведь улыбка лучше истерики?
Мария была благодарна принцу за его рассказ. Он говорил, и говорил, и говорил… Иногда она теряла мысль и переставала понимать, о чем речь, иногда отвлекалась, вновь задумываясь о своем, но буря миновала, и теперь девушке проще было сосредоточиться. Они прошли еще немного по людному коридору, после чего свернули в длинную пустынную галерею. Мария потихоньку оживала: начала осматриваться, хотя и не спрашивала, куда и зачем Его Высочество ее ведет, нисколько не сомневаясь в благопристойности его намерений; лихорадочный румянец побледнел, так что на коже вновь проступили многочисленные мелкие веснушки.
― Как в горах? ― с нотками восхищения переспросила графиня. ― Я, признаться, так боюсь высоты…
...что не мешало ей, впечатлившись рассказом, теперь страстно желать все же попасть однажды на вершину Башни. Как самая настоящая принцесса из сказок стояла бы она там, полной грудью вдыхая очищенный невероятной высотой воздух, и студеный ветер трепал бы ее простое и милое платье и огненно-рыжие волосы. О том, что внизу положено было бы возиться огромному ревнивому дракону, Мария предпочитала не думать.
― Красивые… чертежи? ― она не смогла сдержать удивления и, признаться, не сообразила, что такой вопрос может показаться принцу невежливым. Раз уж он назвал их красивыми, значит, действительно так считал, и негоже было в этом сомневаться. – О, то есть… Я совсем не представляю себе, как это может быть…
Они с Марией остановились там, где шансы встретить кого-нибудь кроме были минимальные: не стоило девушке попадаться на глаза ни слугам, ни гостям, ни домашним в таком состоянии. Для пущей безопасности остановились они у окна, так, чтобы во время разговора можно было смотреть на улицу, а, значит, стоять спиной ко всему остальному коридору. С земли их тоже не увидеть: слишком далеко.
Впрочем, сам Амадей предпочитал смотреть не наружу, а на стоящую рядом графиню.
– Не бойтесь. Стены и ограды Башни надежны. Да и я… буду рядом.
Прозвучало глупо, как казалось принцу. Будто он изображал из себя рыцаря из песен менестрелей, так мало общего имеющих с реальностью. Непременно в сияющей броне, на белом коне, приходящий на помощь девицам в беде. Нет, доспехи перед турнирами, разумеется, начищали до блеска, вот только на том сходство и заканчивалось.
Удивление же графини не задело гордости самого занудного и ученого из ван Фризов: он вообще-то прекрасно понимал, как мало людей способны понять его увлеченность наукой.
– Возможно, это только мое восприятие, – Амадей улыбнулся неловко и немного нервно. Он все еще боялся сказать что-то не то и вновь вызвать слезы Марии. Причины ее поведения он так и не понял, а про страх неизведанного им и самим было сказано достаточно. – Мне и некоторые числа кажутся красивыми, если честно. Например, число 13452. Оно не просто образовано из пяти последовательных чисел, а составлено так, что умножение числа 13, с которого оно начинается, на следующую за ним 4, дает результат 52 — то есть последние две цифры. Занимательно, правда?
Амадей напряженно рассмеялся. Что за глупости он нес? Во всей Империи он сможет отыскать только трех женщин, интересующихся подобными вещами, и все они в стенах Велеградской Академии Наук.
– Нет, конечно же нет, – все только что сказанное казалось принцу теперь весьма несуразным. В смущении он потер шею, а потом понадеялся, что Мария не заметила его жеста. – Наверное, вам это все неинтересно, да и непонятно. Впрочем, с чертежами будет легче: в них не нужно разбираться, чтобы понять общую идею и как будет выглядеть конечный результат, оценить четкость линий. Конечно, чтобы с ними работать, необходимы специальные познания, но просто смотреть можно и так.
Надо было срочно менять тему. На что-то более доступное этой красивой и чувствительной рыженькой красавицы. Как бы Мария не пыталась понять то, что говорил ей принц, получалось это все же далеко не всегда.
– Хотите вина? – предложил Амадей, понадеявшись, что спиртное успокоит Марию. Но тут же одумался: а что если девушка разрыдается пуще прежнего? – Впрочем нет, наверное, не стоит. Могу я что-то для вас сделать?
О да, он был с ней. Принц казался полностью поглощенным встречей, хотя Мария не могла не заметить, как он изредка опасливо поглядывал по сторонам, явно, впрочем, стараясь скрыть свое беспокойство. Графине оставалось лишь гадать, что его тревожило. То есть, кроме того, что она еще недавно чуть не расплакалась. А в том, что видеть ее слезы Амадей не хочет, Мария нисколько не сомневалась. Никто из мужчин никогда не хотел. Да и из женщин, в общем-то, тоже.
Оказавшись у окна, девушка на какое-то время забыла о своих волнениях и перестала слушать принца. Она боязливо шагнула вперед, аккуратно выглянула на улицу и тут же отпрянула, убедившись: до вершины Башни они явно еще не добрались, а тут уже достаточно высоко, чтобы Марии хотелось держаться от окон подальше.
― Ой, и не страшно же вам… тут жить.
Слово, как говорится, не воробей, и в этом (по ее собственному мнению) была одна из самых больших проблем юной графини.
― Ну, конечно… Не страшно, ― стыдливо поправилась она. ― Глупости какие, ― Но от окна, несмотря на все заверения принца, все-таки отошла подальше.
Интересно, страх перед высотой тоже относился к тем самым страхам, которые развеивались, стоило только понять их источник, как и страх перед оборотнями? Мария подумала, что когда-нибудь обязательно спросит об этом принца.
А принц тем временем не умолкал вовсе. Говорил о чертежах и числах. Его смущение от графини не ускользнуло, несмотря на все его надежды (при практически полном отсутствии старания). Мария вновь ощутила себя виноватой, это ведь она сбила Его Высочество с толку. Хотелось как-нибудь успокоить, утешить, может быть, извиниться, но как? Это Амадей мог позволить себе погладить ее по щеке, но никак не наоборот.
Впрочем, кое в чем принц был совершенно прав: Мария действительно поняла из сказанного хорошо если половину.
― Вы, кажется, любите последовательности и закономерности? ― девушка понадеялась, что ее робкая улыбка приободрит ван Фриза. ― В людях, наверное, тоже? Прошу простить мне мое поведение, я… просто перенервничала немного. Я, кажется, очень непоследовательная. Извините, что расстроила вас. Я могла бы выпить вина, но, признаться, очень быстро хмелею, и меня начинает клонить в сон. А сделать, ― Мария помедлила, смущенно опуская взгляд, чтобы мгновение спустя вновь поднять его к принцу. ― А что бы вы сами хотели сделать?
– Должно быть, мы просто привыкли, – принц пожал плечами. Ничего оскорбительного в словах Марии он не видел. Сам хорош: додумался ее, только что признавшуюся в боязни высоты, тащить к окну. То есть, конечно, причина у него была. И лучше так, чем сразу пугать милую графиню видами с вершины замка. Но момент определенно не самый удачный. – Мы с вами до сих пор находимся в нижней трети башни.
Улыбка Марии подействовала именно так, как она ожидала: Амадей улыбнулся ей в ответ тепло и искренне, потому как радовался — хоть какого-то успеха в нелегком деле успокоения невесть чем расстроенной девушки он добился. И совсем не собирался терять то, чего достиг, неправильно отвечая на вопросы. А то ведь действительно, расплачется Мария и убежит — и кем ему любоваться? В юной графине де Сельер все было прекрасно: то, как кротко она опускала глаза и сами глаза, мелкая россыпь веснушек по щекам, совсем не аристократичная, но удивительно удачно сочетающаяся с тонкостью черт… да, в общем-то, все, что мог видеть Амадей, и, скорей всего, то, что он видеть по понятным причинам не мог — тоже.
– Не беспокойтесь, вы совершенно очаровательны. А ваша переменчивость говорит о том, что вы искренни в своих действиях, заранее не планировали их и слушаетесь своего сердца. Не буду лгать: это ваше свойство непременно постараются использовать окружающие и вряд ли вам во благо. Но я не устаю восхищаться вашей чистотой, не смотря на всю ее наивность, – где-то к этому моменту Амадея вновь посетило ощущение, что он несет какую-то чушь. А ведь он еще не все сказал, что хотел. Мысли даже в голове складывались во что-то непривычно невнятное, что уж говорить об их обличении в слова. – Я хочу провести время с вами: все-таки так долго рядом были только ваши письма, но не вы сама. Показать вам замок или что-нибудь занимательное, развлечь разговором, чтобы вы забыли о своих переживаниях. Понимаю: должно быть, непросто впервые в жизни оказаться так далеко от дома.
Мария глянула на Амадея со смесью удивления и интереса. Ведь он, говоря о том, что скорее просто привык к высоте, признавал, выходит, то, что и его эта высота когда-то пугала? Или, может быть, даже сейчас все еще немного пугает? Но, несмотря на то, что свою фантазию графиня считала в меру хорошей, представить испуганного принца ей так и не удалось. Куда легче он воображался в сияющих доспехах на белом коне и сражающий ужасного дракона.
― В нижней трети… Звучит совсем не так внушительно, как… выглядит, ― она опасливо покосилась на окно и воскресила в памяти образ Башни Смерти (тот самый, что рисовался на горизонте во время петляния по улицам Аверны). Предполагаемая граница той самой нижней трети уже поднималась достаточно высоко над городом.
Впрочем, черчение и расчеты не были сильной стороной младшей де Сельер. Ни вживую, ни в уме.
А пока Его Высочество нес то, что считал чушью (а Мария находила прелестной лестью, ведь сама-то она была о себе куда худшего мнения), девушка страшно смущалась ― тем страшнее, чем дальше и чем искреннее и изысканнее становились признания и комплименты. В ее хорошенькой рыженькой головке все снова перевернулось с ног на голову. А может, она ему все-таки была симпатична, и все беспокойства на тему собственной никчемности и ненужности не имели под собой никаких оснований, кроме все той же самой в меру хорошей фантазии?
― Ваше Высочество, ― пробормотала Мария, пряча взгляд, а заодно и руки.
«Вы и есть причина моих переживаний», ― хотела сказать она и осеклась, соглашаясь с последними словами Амадея. В конце концов, истерика с ней едва не случилась не только (и не столько) из-за принца и его внимания.
Внимания-то как раз ей вдруг показалось даже слишком много…
― Д-да… Да, вы правы. И это, и, на самом деле, в последние дни было так много мыслей… Но сейчас, наверное, неподходящее время для того, чтобы я… жаловалась вам. Всякие мелкие неурядицы ведь случаются со всеми, ― она помедлила немного, ― людьми и нелюдь... нелюдями, и те успешно с ними справляются. Будьте уверены, ― Мария вновь улыбнулась принцу, невольно любуясь его немного неуверенной, но от того не менее обворожительной улыбкой, ― я вся внимание, чтобы бы вы не желали мне показать.
И тут же испуганно моргнула и вскинула руку к лицу очень вовремя, чтобы спрятать плохо замаскированный зевок. Путешествие из родного Дорина в столицу вкупе с множеством новых впечатлений и пережитых эмоций все-таки ее утомили.
Слушая Марию, Амадей продолжал улыбаться — и мог только надеяться, что не выглядит слишком глупо для своей репутации. Но смущалась девушка совершенно очаровательно, притом делала это не переставая: каждое ее слово и каждый жест были пропитаны совершенно искренним смущением, будто Мария была скромной и смиренной монашкой, а не красавицей благородного происхождения, которой бы к девятнадцати годам пора привыкнуть к вниманию мужчин. Нет, все же невозможность обнять это прелестное робкое создание Амадея огорчала. Все, что он позволил себе, это мимолетно дотронуться до плеча Марии, выражая свою поддержку. Благо, целомудренный фасон ее платья почти исключал пошлый подтекст из этого жеста.
– Не беспокойтесь, милая графиня — вы ведь позволите называть вас так не только на бумаге? — мне не в тягость слушать вас, что бы вы не говорили. Но я не сомневаюсь и в том, что вы справитесь со сложившейся ситуацией: всем нам рано или поздно приходится оказаться вдали от дома.
Говорил Амадей со всей теплотой, на которую был способен. Не изменил его отношения и зевок, который Мария пыталась спрятать за изящными ладошками: принц ведь и раньше предполагал, что гостья утомилась в дороге, и предлагал ей набраться сил, выспаться, а уже затем продолжать беседу. Тогда Мария отказалась. Возможно, стоит быть настойчивей?
– Давайте условимся так: я провожу вас к покоям, что предоставили вашей семье, вы отдохнете как следует, а чертежи и прочее — уже потом? – Амадей чуть наклонился вперед, заглядывая в зеленовато-серые глаза графини, и тихо прибавил: – У нас с вами еще предостаточно времени. Вы ведь задержитесь в столице до празднования в честь дня рождения моей сестры?
Принц сделал шаг от окна и подал Марии руку.
От прикосновения Мария мелко вздрогнула и скорее невольно, чем осознанно, отстранилась от чужой руки, словно грациозная кошка, слишком гордая для того, чтобы позволить кому-нибудь трогать ее драгоценную шерстку. Но в случае юной графини дело было вовсе не в гордости: Мария с детства была девочкой чувствительной, и даже обыкновенный уход матери и нянечек порой оказывался ей неприятен, а иногда и вовсе причинял боль. На тонкой коже даже от самого легкого удара оставались хорошо заметные синяки, а царапины, полученные по неаккуратности во время игр в саду, заживали долго. Малышка быстро научилась избегать всевозможной опасности, держась от нее на почтительном расстоянии, а с возрастом этот навык укоренился и лег в основу того, какой в итоге выросла Мария де Серьер: осторожной, боязливой и все такой же чувствительной.
Девушка могла лишь понадеяться на то, что эта маленькая деталь не обидит Его Высочество, но иначе она не могла, не умела. По крайней мере, пока.
― Да… Да, конечно, ― Мария кивнула, пряча взгляд. ― Почему бы я могла запретить вам это… Я знаю, что косноязычна и не особо красноречива, а потому любой слушатель для меня ― настоящее сокровище. Чего уж говорить о вас ― о сыне Императора.
Быть может, и не стоило уделять столько внимания происхождению и положению Амадея? В конце концов, ему уже было далеко за двадцать, и все эти годы он был принцем, окруженным… всем тем, что обычно окружает принцев. Мария, признаться, не была уверена, чем именно: в сказках от этом не писали, там у принцев были только конь, меч, обаятельная улыбка… и королевство где-то за пределами желтоватых страниц.
― Мне, правда, и рассказывать-то толком нечего…
Интересно, неужели покидать отчий дом совершенно необходимо было даже таким бестолковым пустышкам, как Мария? Она ведь куда лучше смотрелась бы в своем поместье в Дорине. Ухаживала бы за птицами, пела и вышивала… Всю жизнь, и никто никогда бы не узнал о ее многочисленных недостатках.
Хотелось спрятаться. Поглубже и подальше и не высовываться из своего укрытия как можно дольше. Так, чтобы даже брат не смог разыскать и выманить на свет божий.
Поймав взгляд принца, Мария обмерла, как мышка перед чешуйчатым носом голодной змеи. Из головы мгновенно вылетели все мысли, даже те, что были там всегда: о том, какая она вся из себя уродилась бездарная.
― Д… Давайте… Простите, я что-то такая рассеянная…
Графиня медлила, глядя то на протянутую ей руку в стильной перчатке, то на улыбчивое лицо Амадея. Ей нечего было бояться, верно? Глаза у принца от рождения были холодные, льдистые, но сейчас в них было столько тепла, что казалось даже немного странным: как только пронзительный голубой еще не растаял, обнажая свежий зеленый или медово-карий… Впрочем, у Марии и у самой глаза были блеклые, серые, и хоть известную поговорку про зеркало души она ни в коем случае не оспаривала, серой себя внутри не считала.
Девушка улыбнулась и решилась ― вложила свою маленькую ручку в широкую ладонь Его Высочества.
― Задержусь. Конечно же, если мой отец не выскажется против. С удовольствием задержусь.
О том, что он слишком много себе позволяет, то и дело пытаясь прикоснуться к Марии, Амадей и сам прекрасно знал, и потому лишь немного огорчился, когда та отстранилась. В конце концов, она поступила правильно. И не отказалась ни от сопровождения, ни от прогулки под руку. Принцу этого было вполне достаточно.
– Вам вовсе не обязательно соглашаться на все, о чем бы я ни попросил, просто потому, что я принц. На самом деле, мне куда приятнее будет получить ваше согласие — или отказ — идущее от сердца, а не от разницы в титулах. Ведь именно за искренность вы мне и нравитесь, – Амадей обернулся, чтобы взглянуть на шедшую рядом с ним девушку. – Буду честен: не только за нее. Но красивых лиц при дворе больше, чем честных душ.
Говорил он негромко и все так же ласково, стараясь не давить на Марию. Та успела продемонстрировать свою чувствительность не только к прикосновениям, но и к чужому мнению. Амадею же совсем не было нужно, чтобы его спутница вновь соглашалась со всем, что он скажет, просто потому, что он так сказал.
– И зря вы о себе такого плохого мнения. Поверьте: я не стал бы писать столько писем той, чьи ответы читать не интересно.
Расстались они уже у дверей комнат, отведенной де Сельерам — к слову, гостей в Авернском Замке было принято размещать довольно высоко.
– Я буду ждать новой встречи с вами, – заверил Амадей Марию, выпустив ее руку, и отступил на шаг назад. Но ушел только после того, как графиня скрылась за дверью.
На следующий день, как только выдался свободный от гостей и обязанностей миг, Амадей первым делом поспешил не к Марии, а в сад, где его к тому моменту уже дожидался ручной ворон. Эти птицы отличались не только умом, но и вполне человеческой тягой к вниманию. Именно поэтому Вербо было очень важно, чтобы хозяин не только принес ему печенье, но и смотрел за тем, как питомец скатывается с сугроба, образовавшегося у края расчищенной дорожки. Настолько, что ворон возмущенно каркал, привлекая к себе внимание, всякий раз, когда замечал, что Амадей надолго отворачивался. Принц же находил поведение птицы весьма забавным и потому делал так нарочно.
После расставания с принцем Марии пришлось пережить суетливый вечер, в течение которого де Сельеры обустраивались в предоставленных им покоях, долгую тревожную ночь (у младшей графини всегда были проблемы со сном, а уж на новом месте ― тем более), и мутное, как вода в старом пруду, утро. В Башне Смерти оказалось заметно холоднее, чем в родном поместье, и Мария мало того, что не выспалась, так еще и озябла, и первые часы после пробуждения напоминала отчаянно кутающегося в платок взъерошенного воробья. Не она одна. У Лоуренса тоже были холодные руки и кончик носа, но он по обыкновению своему храбрился и искал способы согреть любимую сестру. С переменным, признаться, успехом.
После разговора с Амадеем в сердце вновь защемила жаром сладостная тоска, и она, пожалуй, грела даже сильнее платков и одеял. На завтра было назначено торжество в честь дня его рождения, и Мария вдруг с ужасом поняла: времени осталось совсем мало! Она с трудом проглотила меньшую часть своего завтрака и поспешила в свои покои де Сельеров, где немедля занялась подарком. За сутки до праздника ― самое время начать что-нибудь мастерить, не правда ли?
Спустя несколько часов ее, с головой погруженную в свое занятие, разыскала сестра и поинтересовалась, собирается ли Мария выбраться на свет божий, или же в Авернский замок она приехала для того, чтобы покрыться особой столичной плесенью, которая, по уверению некоторых шарлатанов, обладала уникальными целебными свойствами. И как бы невзначай добавила, что Его Второе По Счету Императорское Высочество слуги, кажется, видели в саду. Мария поколебалась, подождала, пока Кэтрин вновь оставит ее в одиночестве, все же отложила свое рукоделие, подобрала юбки, закуталась в самый свой мягкий, теплый и пушистый платок и засеменила к лестнице в сад, надеясь застать там приглянувшегося ей принца.
Она не обманулась в своих ожиданиях: Амадей действительно был в саду. Резвящуюся в снегу крупную черную птицу (которая с перепугу показалась еще страшнее и больше, чем на самом деле была) девушка заметила не сразу, а когда заметила, негромко вскрикнула и отпрянула, вскидывая руки к груди.
На перепуганную Марию уставились две пары глаз: голубые и черные. Ворон, к тому моменту как раз оказавшийся у подножья сугроба, взлетел на его верхушку, а потом и подошел поближе, с крайне внимательным видом поворачивая голову то на левый, то на правый бок.
Амадей, поднявшись со скамьи, на которой до этого сидел, тоже подошел ближе к девушке, но смотрел на нее не с любопытством, а с беспокойством. На его взгляд, в этом саду не было ничего, способного напугать. Но у перепуганной рыженькой графини на этот счет, похоже, было свое мнение. И талант видеть страшное даже в саду, где почти никого и ничего не было.
– С вами все в порядке? – спросил принц и по-птичьи наклонил голову на бок, сам того не заметив.
Мария куталась в теплую шаль, а бледные веснушчатые щеки от мороза краснели ничуть не хуже, чем от комплиментов. Своей теплолюбивостью она напоминала жительницу южных земель. Равно как и цветом своих волос, выбивающихся из-под платка. Интересно, кто из ее предков был из Аквилеи? Если подумать, Амадей крайне мало знает о семье Марии. Только общеизвестные факты. Не удивительно, конечно: он принц, а она графиня, каких в Священной Империи десятки. Но раз Мария де Сельер его заинтересовала, отчего бы Амадею не узнать о ней больше?
Вопреки ожиданиям (и первому впечатлению) птица вовсе не оказалось злобной гарпией или еще каким чудищем из страшных сказок и явно не собиралась тот час нападать на нарушителя своего покоя. Вообще-то, это была просто ворона. Точнее, ворон, крупный, ухоженный, черный, как ночь, с чистыми глазами и блестящими перьями. Во внутреннем дворе поместья де Сельеров Марии их видеть не доводилось: птицы, очевидно, не рисковали подвергать себя такой опасности ― но зато они нередко с гулкими утробными криками пролетали мимо окон. Любимцы колдунов и ведьм, вестники смерти, хранители тайн… Всего лишь предрассудки? Именно так, кажется, писал ей Амадей в том письме.
Выходит, и птица была та самая? Как, бишь, ее звали?...
― Ох… Ох, да, ― графиня смутилась и удержалась от соблазна закутаться в платок с головой. ― Да, все хорошо, ― она коротко, но уважительно глянула на ворона, и перевела взгляд на принца, отмечая невольное сходство между хозяином и его питомцем, о котором писано было так много шутливых сатир… и пара-тройка строк ― рукой самого Амадея.
― Это ведь Вербо, да? ― вспомнила-таки! ― Я, признаться, никогда не видела так близко таких больших птиц… О, Всеединый, он кажется просто огромным! Прошу меня простить, ― она стыдливо потупилась, ― что заставила вас волноваться. Я не ожидала увидеть здесь ворона, ― и торопливо поправилась, силясь скрыть от принца то, что его-то она как раз увидеть ожидала и даже желала, - вас с вороном. Я не помешала… вам? Быть может, мне лучше уйти?..
Вы здесь » Священная Империя » Архив завершенных эпизодов » Гости дорогие — январь 1645