— Добрый вечер, Ваше Сиятельство, — приветствовал барона МакГрейна Фенринг Сверре фон Ранцау, когда один из стражников запер за ними с графиней Гордон тяжелую, окованную железом дубовую дверь.
Барон Герман МакГрейн, человек средних лет, высокий, подтянутый, сидел в мягком кресле, опустив руки на столешницу ладонями вниз. Под самым потолком в воздухе пульсировала группка магических светильников. Прямо сказать, не самый стандартный для мест предварительного умерщвления атрибут.
— Надо полагать, граф Ранцау?
— Как есть, Ваше Сиятельство.
Лицо барона МакГрейна выражало крайнюю степень брезгливости. А также нечто, что с равным успехом могло быть классифицировано как презрение, ненависть и мочекаменная болезнь.
— Не нравятся угощения? — выразил озабоченность Граф. Другим не самым стандартным атрибутом для мест предварительного умерщвления оказался богато, даже роскошно сервированный стол. Беглого взгляда Фенригу хватило, чтобы насчитать, минимум, шесть блюд: жареные куропатки, тушеные овощи, оленина, свиные рульки; вино, сидр, эль.
— Хм, — неопределенно хмыкнул Его Сиятельство.
Барон Герман МакГрейн, дворянин в тридевятом поколении, Фенринга Сверре фон Ранцау, бастарда-полукровку, разумеется, на дух не терпел, по образу и подобию сливок аристократии и прочих застоявшихся тел, полагая сам факт существования бастарда-полукровки Фенринга не просто личным оскорблением, по образу и подобию сливок аристократии и прочих застоявшихся тел барон Герман МакГрейн полагал факт существования бастарда-полукровки Фенринга натуральным плевком на могилы бессчетных поколений добропорядочных дворян. И Фенринг об этом помнил. Именно поэтому распорядился отнестись к высокопоставленному узнику со всем мыслимым, немыслимым и, что важно, демонстративным уважением, как следствие — сервировать на глазах изумленного барона богатый, вернее более чем роскошный стол. Позаботился Сверре и о мелочах, велев подать к напиткам серебряные кубки с гравировкой  «Hail to Loraine of Eimar!».
— Могу вас понять, — улыбнулся Сверре. — Спешите разрешить деловые вопросы в ущерб личным удовольствиям? Похвально, весьма похвально, Ваше Сиятельство, — источая дружелюбие, продолжал улыбаться Граф.
— Что вы от меня хотите?
— Все, — не стал лукавить Фенринг Сверре фон Ранцау по прозвищу «Граф». — Я заберу у вас, мой дорогой барон, совершенно все: деньги, титул, репутацию. Будущее семьи.
— Не посмеете.
— Конечно, посмею.
— Я уже признал вину, — с гордостью в голосе парировал барон.
— Еще бы не признали, Ваше Сиятельство. Это ведь честь для таких, как вы. Прослыть в веках мучеником, борцом за идеалы старого Эймара. Ваша вина, — несколько суше произнес Граф, — меня нисколько не интересует. О вашей непричастности к организации преступного посягательства на жизнь слуги Империи, о том, что организатором преступного посягательства на жизнь слуги Империи являетесь не вы, мне прекрасно известно. Однако, с прискорбием вынужден констатировать, темные пятна в этой истории действительно есть. Бокал с печатью моих фабрик. Кто распорядился пропитать ядом именно его?
Позволив барону пораскинуть мозгами перед ответом, Фенринг перевел взгляд на Мэйв. Наверняка она ожидала пыток, процесса насильственного и отвратного извлечения из узника признания вины. Разочаровывать Ее Светлость было неприятно, хмыкнул про себя Граф, того требовали обстоятельства: в конце концов, командор Ордена — еще не сам Орден, и Фенринг не знал степени причастности к совершенному самой Мэйв. Все может быть, понимал Граф, все может быть. И причастными, увы, мог оказаться любой.
— При всем уважении, — сквозь стиснутые зубы процедил барон, — печать вашей фабрики...
— Дискредитируется повсеместно, потому как любую поделку, иногда в буквальном смысле из говна и палок, гораздо легче продать с фальшивой печатью моих фабрик, чем аналогичную, но без печати. Я в курсе. Вы слышали мой вопрос.
— Я не знаю, — гордо запрокинул голову барон.
— Вот видите, Ваша Светлость, — развел руки в стороны Граф, — он не знает. И как мне поступить?
Не дожидаясь ответа, Фенринг Сверре Граф Ранцау, налил в кубок с гравировкой, восхваляющей княгиню Лорейн, немного вина. Принюхался. Отпил.
— Не отравлено, Ваше Сиятельство. Империя и слуги Империи не травят людей. Впрочем, и нéлюдей.
Барон молчал.
— Самое неприятное в этой ситуации, — облизнул губы Граф, — тот или те, кто желал поставить под удар меня и ариев, поставили под удар Эймар. Так что нет, Ваше Сиятельство, вас запомнят не мучеником, вас запомнят трусом и подлецом. Ваша Светлость, развейте сомнения... графиня Гордон, я прав?

— Ваша Светлость! — вскинул руки в примирительном жесте Фенринг Сверре фон Ранцау по прозвищу Граф. — Не будите в Его Сиятельстве народного трибуна. Confessio extrajudicialis in se nulla est; et quod nullum est, nоn potest adminiculari*, гласит закон, — улыбнулся Сверре, переводя взгляд на узника. — Вы лучше кушайте, Ваше Сиятельство. Каким бы похвальным ни было ваше стремление посвятить всего себя разрешению деловых вопросов, помните: еда — одно из многих удовольствий, не доступных мертвецам.
— Меня казнят? — сквозь стиснутые зубы произнес барон. Впрочем, надо отдать должное — страха в глазах барона Фенринг не заметил.
— Не будьте глупцом, мой дорогой барон. Раз уж мы говорим о законе, осмелюсь напомнить: признанием вины вы подтвердили сorpus delicti**. Вас казнят, мой дорогой барон. Казнят согласно всей тяжести обвинения. Надо полагать, вздернут как предателя на площади. Малопривлекательная смерть для человека вашего статуса...
— Избавьте меня от ваших тщетных угроз, граф! Вы можете осквернить мое тело, но запятнать мою честь — о, нет! — это вам не под силу!
На скулах Его Сиятельства вспухли желваки. Щеки побледнели.
Фенринг опустил кубок на стол.
— Мой предшественник, Асвальд Рейнеке по прозвищу Лис, думаю, вы имели честь общения с ним, — не меняясь в лице произнес Граф, — счел бы уместным напомнить вам, мой дорогой барон, о глубочайшей трагедийности вашего нынешнего положения. Счел бы уместным напомнить вам, мой дорогой барон, о клейме детей предателя, с которым придется жить — вернее, конечно, выживать — вашим замечательным отпрыскам: юному мэтру МакГрейну, по счастью, не способному дать потомство, и прекрасной Мартине, которая — уверяю вас, Ваше Сиятельство, — законного потомства не даст никогда, даже при колоссальном её к тому рвении. Догадываетесь почему, Ваше Сиятельство? Разумеется, догадываетесь. Вы конченный идеалист, мой дорогой барон, но вы не глупец. Должны понимать и, безусловно, понимаете: никто из дворян — от безусого юнца до седовласого мужа — не согласится взять в жены дочь изменника. Слишком высок риск. А это значит что? Правильно. Отказываясь сотрудничать со мной, вы, Ваше Сиятельство, мой дорогой барон, собственными руками душите ваш древний, безмерно ославленный, невыносимо ценный для Эймара, прошлого, настоящего и будущего род. Уже задушили, — пожал плечами Фенринг Сверре фон Ранцау. — Все, что остается мне — не мешать вам.
— Вы... вы не посмеете! — скрипнул зубами барон, подаваясь вперед. Будучи прикованным кандалами к ножке кресла, выпрямиться во весь рост он не мог.
— Что? Мешать вам? Вы правы. Не посмею. И вы повторяетесь, мой дорогой барон. К слову, я не закончил. Поскольку я — не мой предшественник, я по-прежнему даю вам шанс реабилитировать ваш род: расскажите мне обо всем, что знаете... об интригах в эймарских кулуарах, о новомодных веяниях в известных вам, скажем так, революционно настроенных кругах и тогда, Ваше Сиятельство, благоустройством судеб ваших отпрысков я займусь лично. Не повторяйте чужих ошибок, Ваше Сиятельство. Не повторяйте ошибок Его Милости Алистера Лестера. Однажды Его Милость ошибся — Его Милость мертв.
— Вы отвратительны!
— Вовсе нет, — улыбнулся Сверре. — Отвратителен не я. Отвратительная политика. Между прочим, наш общий с вами хлеб.
Барон Герман МакГрейн затих. Взгляд светлых глаз Его Сиятельства судорожно блуждал по столу: наверняка выискивал нож. Фенринг продолжал улыбаться. Приказывая сервировать для высокопоставленного узника стол, Сверре убедился лично, чтобы в камеру не попало ничто, хотя бы отдаленно напоминающее столовый прибор.
«Узко мыслишь, мой дорогой барон, — мысленно улыбался Фенринг. — Будь ты чуточку умнее, догадался бы скушать куропатку. И до остра обглодать кость. Оружие еще похлеще, чем нож».
— А в политике, барон, вы разбираетесь удручающе скверно, — вновь заговорил канцлер Священной Империи Фенринг Сверре фон Ранцау по прозвищу Граф. — В отличие от вашей любимицы, княгини Моран. Та, нужно отдать должное, в политике разбиралась самым замечательным образом. И прекрасно понимала сущность исторических процессов. Давайте вместе повторим урок, мой дорогой барон. Применительно к Эймару, он таков: в отсутствии внешнего агрессора способность замкнутой системы продолжительный срок оставаться устойчивой равно нулю. Константа, которую, быть может, подсознательно, усвоила княгиня Моран, и которую, очевидно, не смог усвоить ее всеми — и ревалонцами, и эймарцами, — нелюбимый батюшка князь Витовт. Вы когда-нибудь размышляли, почему княгиня Моран развязала Столетнюю Войну? Я — да. Выводы неутешительны: государство едино до тех пор, пока его народ — то, что он есть, но никак не то, что он ест. Внешняя изоляция, а это вы определенно понимаете, чревата еще и внутренней блокадой. Не разыграй Моран карты в пользу войны, эймарский народ пожрал бы самое себя.
Теперь улыбался барон.
— Вы меня не дослушали, — прервал улыбку барона Граф. — Моран чуточку ошиблась. Государство — не то, кто мы есть; государство — то, что позволяет нам есть. И единство в первую очередь — способность на равных делить хлеб. В том числе политический. А вот это уже поняла княгиня Лорейн. То, о чем мечтаете вы и вам подобные, мой дорогой барон, какой-то извращенный каннибализм. Эймар, как уже заметила Ее Светлость, часть Империи. Вы же и вам подобные, мой дорогой барон, переплюнули самого князя Витовта, весьма не любимого за скудоумие и инцест; вы расчленили себя сами, расчленили ваш драгоценный Эймар, и дозволяете питаться собственной плотью любому желающему. Вообще всем. Мне повторить вопрос?
Барон вздрогнул.
— Кто велел отравить фальшивку с печатью моих фабрик? — рыкнул Граф.
— Я не знаю! — крикнул барон.
Фенринг молчал.
— Ваша Светлость, графиня Гордон, расскажите нашему другу, чем живет сегодняшний Эймар. И напомните ему, что делает ваш светлый князь с наследниками тех, кто предал родину, а вместе с ней — страну.
Фенринг улыбался.
Признания барона Графа волновали мало. Сильнее всего он мечтал покинуть эту, пропитанную запахами жира и пряностей, не типичную для камер, но все-таки духоту.
__________________
* — внесудебные признания сами по себе не имеют веса, а что не имеет веса, не может служить опорой (лат.)
** — состав преступления (лат.)

— Благодарю вас, Ваша Светлость, — кивнул канцлер Священной Империи, вновь обращаясь к барону: — От себя позволю дополнить. Любые активы вашей семьи за пределами Эймара также будут конфискованы, на сей раз в пользу государства. Что до судеб ваших детей, Ее Светлость, очевидно, в силу свойственной всем женщинам мягкости, — лживо до невозможности улыбнулся Граф, — сочла уместным не придавать огласке тот факт, что, конечно, ни один третий сын виконта или барона не сможет вызволить прелестную Мартину из монастырского заключения, однако насладиться утешительным призом — ее нежными девичьими прелестями — уверяю вас, мой дорогой барон, сумеют очень и очень многие. Быть может, и я в числе них, — по-прежнему улыбался Граф, разумеется, даже пальцем не намеренный прикасаться к несчастной девчонке, чей отец оказался настолько глуп, что решил пойти против Империи.
— И за судьбу сына будьте спокойны, мой дорогой барон. О, я вовсе не собираюсь его казнить! Это было бы чересчур жестоко. И чересчур недальновидно. Между тем, Ваше Сиятельство, вы должны понимать и, безусловно, понимаете: сына предателя в кругу себе подобных я не потерплю. Ваш сын лишится магии... А потом, через пару-тройку лет может статься, имя Франца МакГрейна всплывет где-нибудь в Ассагите. Может статься, сына некогда гордого рода МакГрейн приютит и приласкает какой-нибудь специализирующийся на оказании нетрадиционных услуг бордель. Разумеется, всего этого можно избежать, мой дорогой барон, и вы отличное знаете, как.
Фенринг умолк, внимательно изучая лицо барона. Пару раз Его Сиятельство вздрогнул, скрипнуло кресло — не без помощи магии — накрепко влитое в пол. Но этого мало. Что-то пошло не так. И, кажется, Фенринг Сверре Граф Ранцау начинал понимать, что именно.
— Так вот в чем дело, мой дорогой барон. Вы согласились взять ответственность за убийство ария в обмен на обещание благоустроить судьбы ваших детей? Я прав? Похоже, я попал в точку, мой дорогой барон, в самое яблочко. И кто же этот бесспорно могущественный господин? Или это была госпожа? — наклонился вперед Граф, всматриваясь в широко раскрытые глаза Его Сиятельства. — Вас обманули, мой дорогой барон. Ни на территории Империи, ни за ее пределами нет такой силы, которая смогла бы воспрепятствовать мне уничтожить ваш род.
— Вы ошибаетесь... — дрогнувшим голосом произнес Герман МакГрейн.
— Так расскажите, в чем.
— Не могу...
— Или мне придется проникнуть в ваш разум. Нет, лучше — в разумы ваших детей. Надо думать, мое вторжение превратит их мозги в кисель, но...
— Мои сын и дочь ничего не знают!
— Верю.
— Мне больше нечего сказать! — крикнул барон, скрипнуло кресло. — Я погряз в долгах! Мне обещали деньги!
— Очень много денег...
Барон кивнул:
— И защиту для моих детей.
— Очень хорошо. Кто обещал?
— Я не знаю. Действительно не знаю...
— Действительно не знаешь, — согласился Граф. — Тогда оставляю вас наедине с ужином, мой дорогой барон. Кушайте. Обязательно кушайте. Я еще вернусь.

— Любопытно, правда? — задумчиво протянул Фенринг Сверре Граф Ранцау, когда один из стражников запер за ними с графиней Гордон тяжелую, окованную железом дубовую дверь.
— Нужно отследить контакты Его Сиятельства за последние месяца два-три, проверить, кто из орденцев наносил ему визит. Нет, Мэйв, я не думаю, что в фарсе, имевшем место на празднике, был задействован Орден. С куда большей охотой я поверю в арийский или ассагитский след. И нет, Мэйв, это не я. Я бы пропитал ядом собственный бокал. Жуткое отравление — вполне приемлемая цена за шанс прослыть в глазах имперцев идейным мучеником. Эх, какое упущение... Мой провал.
Привычным жестом Фенринг растер шрам.
— Я одного не могу понять, Мэйв, это убийство — пик идиотизма или все-таки часть фантастически гениального плана? Не отвечай. Я должен догадаться сам.
Это вызов, самое настоящее испытание, отчего-то был уверен Граф.
— Когда же наконец твои соотечественники поймут — с такими патриотами вашему княжеству не нужен никакой внешний враг.

— Поможет или нет — покажет время, — задумчиво произнес Фенринг Сверре фон Ранцау по прозвищу Граф. — Если мы хотим выйти на личность нанимателя нашего дорогого барона, мы должны проработать каждый вариант. Каждый, Мэйв, — с нажимом добавил Сверре.
— Не собираюсь я никого отправлять в Ассагит. Сдался мне этот мальчонка. Хотя о чем это я. Заглянуть в память юного мэтра МакГрейна определенно есть смысл. Я конечно слабо представляю, чтобы — не в обиду сказано — гордый эймарский дворянин вел конверсации коллаборационистского характера на глазах у сына-ария, — хмыкнул Фенринг Сверре Граф Ранцау, — и все таки, имея дело с людской глупостью, нужно всегда оставаться начеку. Я обязательно встречусь с мальчиком. Позднее.
Обязательно встретится, решил Граф. А сейчас, сейчас самое время заняться анализом. С каким бы усердием инициаторы убийства мага на дне рождения Ее Высочества не пытались придать преступлению ярко выраженный политический окрас, с каким бы упорством ни стремились очернить и без того чернее черного имя Ордена стальной кобры, с каким бы рвением ни желали выставить в наихудшем свете Эймар, где, по мнению большинства, неприязнь к ариям прямо-таки кипела и пенилась, выходило из рук вон плохо. В политическую подоплеку трагикомедии, представленной публике на торжестве по случаю дня рождения Ее Высочества Доминики ван Фриз, Фенринг Сверре Граф Ранцау не верил. И верить не хотел. Потому что преступление настолько топорное не могло и наверняка не имело под собой никакой национальный интерес. Зато вполне вписывалось в рамки вендетты. «Даже в замке Императора ты беззащитен, ублюдок», — вот, что говорил Фенрингу окоченелый труп мальчишки по имени Вильгельм Велль.
— Я никогда не сомневался в твоих способностях. И в твоем здравомыслии, Ваша Светлость, Мэйв, — улыбнулся Граф. — Разделим трапезу или разойдемся по делам?
Правый глаз Фенринга блестел, левый давным-давно утратил блеск.

Отказ разделить трапезу Фенринг принял как должное. Он тоже не испытывал голода.

Расставшись с графиней, кивком приветствуя Эрику, готовую с оперативностью заправского агента осыпать его тысячами вопросов, Фенринг Сверре Граф Ранцау заперся в личном кабинете. В большинстве цивилизованных стран или хотя бы оценивших высокие перспективы регулярной смены белья социальных общностей, политическая элита обладала достаточным благоразумием, чтобы не гадить в кормушку вплоть до тех пор, пока признаки былого изобилия не начнут обрастать плесенью. Нынешний Эймар исключением не был. Отлично понимая, какими последствиями грозит княжеству смена текущего политического вектора в сторону пусть трижды «умеренного», однако сепаратизма, современная эймарская элита вставать под знамена реставрации былого монархического суверенитета не спешила и не спешила вполне оправдано: помимо утраты многочисленных преференций, каковыми на протяжении веков ревалонские императоры чествовали потомков и почитателей издревле мятежной династии ван Рэ, вычеркивая себя из состава Империи, эймарцы лишались главного — выхода к морю и, как следствие, возможности беспошлинного экспорта металлов, руды, драгоценностей, словом, всех тех ресурсов, за счет которых сегодняшний Эймар мог позволить себе не просто жить, но жить безбедно, подчас утирая нос куда более богатым соседям — Эделейсу и Аквилеи. В готовность эймарской знати, без разницы, насколько ретроградно настроенной, пожертвовать горячо любимой и всячески оберегаемой тугостью мошны в пользу воскрешения давно и без вести утраченных идеалов Фенринг Сверре фон Ранцау, канцлер Священной Империи, не верил. Потому что верить по-прежнему не хотел. Политики всегда остаются политиками. Бросить вызов единству Империи сейчас означало не просто лишить себя и потомков безбедного будущего, бросить вызов единству Империи сейчас означало надолго заклеймить себя посмешищем. А шутов Империя не любила никогда. Фенринг Сверре Граф Ранцау нахмурился. Барон МакГрейн был глуп, глуп был беспросветно, в то же время уникальным в своей глупости он наверняка не был. Определенно могли сыскаться и другие. Все, что оставалось Графу — поднять старые связи и проверить, кто из сегодняшних власть держателей оказался достаточно близорук, чтобы променять стабильное и сытое довольствие на иллюзию заполучения, надо думать, немыслимых и даже невозможных благ в будущем. А такие связи у Графа имелись.
Фенринг Сверре фон Ранцау как раз едва успел переодеться в дорожный костюм, когда в дверь покоев постучали.
— Птаха, будь любезна, прими гостей, — распорядился Сверре, затягивая ремни на черной кожаной куртке.
Минутой ранее Фенринг успел связаться посредством коммуникатора с одним из старых, проверенных годами осведомителей. Человеком, вернее «существом», очень и очень высокопоставленным. И очень занятым. Даже для встреч с канцлером.
А время — золото.
— Одну минуту. Я скоро подойду.

Девушка заметила необычную одежду гостьи лишь после того, как легендарная графиня Гордон указала на них. Пару секунд она удивленно смотрела на женщину, потом совсем не аристократично фыркнула и махнула рукой.
- Вам не за что извиняться, Ваша светлость, - в голосе эльфийки явно слышался смех, - У меня есть точно такие же. Если мужчины считают, что нам доставляет невообразимое удовольствие карабкаться в седло в юбке, то пусть сами наденут ее и попробуют.
Не переставая улыбаться и шутить, девушка проводила гостью в гостиную. Взмахом руки она отослала прочь ретивого слугу.
Фраза по камни тоже пришлась эльфийке по душе. Сказать по секрету, у Эрики была целая коллекция украшений из изумрудов Гордон, уж больно красивая и тонкая работа получалась у ее мастеров – как раз для утонченной эльфийки.
- Спасибо ваша светлость, - девушка уселась на диван, приглашая гостью присесть напротив нее, - Против ваших украшений невозможно устоять, я всегда отдаю предпочтение только им.
Эрике все не верилось, что та самая графиня Гордон сидит напротив нее. «Та самая», не потому что о женщине ходило много слухов, а потому что вот она хозяйка того искусства, которым давно восхищалась эльфийка. Эрика понимала, для того, что в ее волосах красовалось такое произведение искусства, нужно много сил вложить в свой труд. То же самое и с фабриками Эрики. Эльфийка не желала перекладывать дело прадеда на управляющих, она хотела сама нести это бремя. Не зря последнее происшествие огорчило девушку. Мало того, что арий погиб, выпив из бокала с ее гербом, да и бокал был поддельным. Но наличие герба говорило о том, что к этому причастен кто-то из управляющих Эрики, такие печатки на рынке не достанешь. И девушка хотела, во что бы то ни стало найти обманщика и попросить ответить за оскорбление, нанесенное ее фамилии.
Их диалог прервал вошедший граф.
- А мы уже знакомы, дядя, - Эрика не смогла сдержать смеха от комичного ответа Графа. Но следующие слова мужчины прервали смех девушки.
Она резко выпрямилась, обошла его и встала аккурат напротив двери. Скрестив на груди руки, она вздернула свой эльфийский носик и упрямо посмотрела на родственника.
- Я здесь не останусь. Отправишься один – поеду за тобой. И тебе придется возвращать меня обратно. А это такаяяяяяя потеря времени.
Эльфийка изо всех сил старалась скрыть ухмылку, то и дело появляющуюся на губах. Ей надоело сидеть дома и ничего не делать.

Фенринг понял, что пропал. Спорить с Эрикой было бесполезно. В отличие от большинства когда-либо виденных им светских дам, прибывающих в вечной боевой готовности очаровать женихов побогаче воспетой менестрелями дерзкой, почти стихийной непокорностью, Эрика фон Ранцау дерзкой, стихийной и непокорной была отнюдь не на словах. Проще говоря, ей действительно могло хватить бесшабашности променять относительную безопасность Авернского Замка на полное приключений путешествие один дьявол разберет куда. А что самое страшное, признавал Сверре, проблема крылась отнюдь не в противоестественной девушке ее статуса жажде огрести, то есть обрести опыт приключений самого что ни есть противоестественного девушке ее статуса свойства — совсем нет, проблема заключалась в том, что остановить Эрику от приобретения... да, собственно, чего угодно — пони, сережек, собак, луков, стенобитной машины, разбитого носа, содранных коленок или туфелек из кожи неизвестного природе краснокрылого попельхвата — не могло ничто. В смысле категорически. «Я воспитал монстра», — сокрушенно вздохнул Граф, впрочем, не без гордости.
— Хорошо, — заговорил он вслух, прекрасно понимая, что в случае невозможности одержать победу все, что остается — сделать вид, будто бы проигрыш — именно то, на что ты изначально рассчитывал. — Две минуты на сборы, Птаха. Отставших не ждем, — серьезно добавил Сверре, переводя взгляд на Мэйв:
— Старый герцог наверняка перевернулся бы в гробу, но... гроба у него нет, а я страстный поклонник альтернативной педагогики. В том плане, Ваша Светлость, что не считаю жену — приятным дополнением к мужу. Эрика уже взрослая и должна видеть мир таким, каков он есть. А он паскудный, — совершенно честно признался Фенринг Сверре фон Ранцау по прозвищу Граф. — Да, Птаха, шапку не забудь. На улице холодно. Без шапки не возьму. И перчатки тоже. Но лучше варежки. Да-да, те самые, пушистые, которые я тебе дарил в прошлом году.
— Хыр-быр-выр, — в очередной раз донеслось недовольное ворчание слуги.
— Я все слышу, Гидеон!
— Что, мэтр? Это все проклятые сквозняки! Угу.

Резиденция Ульрика фон Альрека, как и предписано человеку или существу его положения в обществе, находилась в самом зажиточном квартале столицы. Именно поэтому половину пути Фенринг решил преодолеть порталом, половину — проделать пешком. Погода выдалась на диво ветреной, падал мелкий, колючий снег.
Замерев на пороге высокого, но в целом ничем не примечательного каменного трехэтажного особняка, Фенринг обернулся к попутчицам.
— Запоминаем: говорить буду я. Вы — слушаете. Когда я скажу...
Что именно собирался сказать Граф осталось неизвестным, двери особняка распахнулись.
— А, мэтр Сверре! Да еще со свитой! Ну-с, прошу внутрь, очень прошу! — улыбался с порога Ульрик фон Альрик, подтянутый, моложавый, чертовски располагающий. До отвращения. — Все верно, я тебя подстерегал.
«Подстерегал, — мысленно согласился Граф. — Еще бы, сукин ты сын».
Фенринг успел рассказать об истинной природе банкира Мэйв, а вот Эрика оставалась в неведении. Есть вещи, которые даже самым бесшабашным и готовым встретить мир во всей его омерзительности высокородным барышням знать абсолютно ни к чему. До поры до времени.
— Неплохо сохранился, — оскалился Граф.
— Прости, Сверре, ответить взаимностью никак не могу.