- Леди Мария, разрешите сопроводить вас на прогулке!
Лоуренсу тринадцать лет, и он уже настоящий рыцарь. Кто посмеет сомневаться в том, что он истинный де Сельер, наследник своего рода, ребенок своих родителей? Кто бросить камень в него, кто осудит, кто скажет, что Ренси - тот еще малолетний дурак, которого требуется учить розгами?
Да кто угодно. Он уже не маленький ребенок, и поэтому родители не считают нужным пытаться скрыть свое разочарование в сыне, который не умеет складывать в уме большие числа, не знает, чему равен один серебряный грош в часах людского труда и не хочет этому учиться. Его интересует все, что угодно - но не то, что нужно родителям и не то, в чем делает успехи одна из его младших сестер. Учителя арифметики как один твердят: не способен. И только Лоуренс считает, что его призвание не бить людей, а разговаривать с ними, не угнетать народ сборами и налогами, а просвещать его, не убивать людей, а складывать стихи. Ему тринадцать, и он уже отлично пишет круглыми буквами сонеты и стихотворения.
Лоуренсу тринадцать лет, и он уже по-настоящему влюблен. В собственную сестру.
Семилетняя Мария светилась изнутри, и не было в целой Империи девочки лучше и красивее. Ее рыжие волосы водопадом струились по плечикам, она улыбалась, ее мягкий взгляд приносил старшему брату счастье. Обычно дворянские детишки били своих родичей или соревновались с ними, для юных баронетов сестры были обычными глупыми девчонками. Лоуренс был уверен в собственной исключительности - в младшей сестре он видел идеал красоты, в средней - идеального брата. Жаль, что она не была мальчишкой, тогда бы от самого Лоуренса родители ничего бы не требовали и любили бы его так же, как Мари.
- Леди Мария, - он воспитанно протянул сестре руку, убрав вторую за спину и поклонившись. Воспитатель, сопровождавший детей в саду, благосклонно улыбнулся, заняв место на скамье и углубившись в чтение, пока на его глазах отпрыски де Сельеров совершали свою прогулку по саду вокруг усадьбы и о чем-то беседовали. - Вы сегодня прекрасны, моя дорогая Мари, как первоцвет!
Лоуренс улыбался сестре. Будет ли он когда-нибудь так счастлив, как сегодня? Будет ли его кто-то любить так, как Мари?
- Ведь ты же не хочешь, чтобы нас наказали за "неправильное" поведение? - Лоуренс заговорщицки подмигнул сестре. Дурацкое "выканье", как ты надоело!

Малышка Мария прятала свое личико от Лоуренса, и румянец, разливавшийся по ее щечкам, заставлял Ренси закрывать глаза и на несколько секунд представлять себе, что они одни в целом мире. Вокруг них нет ни сада, ни замка де Сельеров. На скамейке не спит воспитатель, утомившийся от утреннего урока, и только дети, наивные и невинные, Мария и Лоуренс, существующие друг у друга в маленьком замкнутом мире.
Лоуренсу тринадцать, и он обижается, если кто-то не согласен с тем, что он мужчина. А он мужчина, самый что ни на есть настоящий!
- Моя прекрасная леди, я вам еще не все говорю! - Лоуренс предложил сестре ладонь. - Вашу руку, Мария!
Неглубокий учтивый поклон последовал за предложением сестре руки, и Лоуренс повел ее к огромному розовому кусту. Ранняя весна еще не одарила растение белыми цветами, но под ним, под уже талым снегом, можно было найти самый большой секрет, хранимый братом для своей младшей сестры. Присев на корточки, Лоуренс голой рукой убрал небольшую кучку снега, чтобы показать Марии самый настоящий первоцвет. Белый подснежник, заботливо укрытый от чужих глаз.
- Это тебе. Я ничего не задумал, я просто хочу, чтобы ты улыбалась, Мари. Ведь ты самая лучшая девочка на свете, и я... Я обязательно женюсь на тебе, потому что я тебя давно знаю, я тебя люблю и мы можем целыми днями ходить по саду и говорить о том, что интересно! А после обеда мы будем выезжать верхом в поле, смотреть на голубое небо и требовать у слуг накрыть обед прямо на траве. А зимой мы будем заниматься делами, чтобы никто не голодал, как родители.
Лоуренс не стал срывать цветок, поднялся к сестре и повел ее за ручку подальше в сад, но все еще в зоне видимости уставшего воспитателя. Как прекрасно и чудно было бы то время, когда оба они были бы взрослыми, женатыми людьми! Средняя сестра пропадала с матерью днями и ночами, и другие дети де Сельеров были предоставлены книгам и учителям. Лоуренс поправил волосы Мари, заправив рыжую прядку ей за ухо.
- Ты самая-самая лучшая! - и он это знает. - Леди Мари, окажете ли вы мне эту честь - быть вашим защитником, супругом, другом и спутником жизни?
Так серьезно де Сельер еще никогда не звучал, даже когда понимал, что его вот-вот выпорют за отсутствие успехов в математиках и геометриях.

- Как я могу от тебя что-то скрывать! - еще немного, и Лоуренс бы перешел на крик, эмоциональный и пронзительный. Но он не девчонка, хотя собственная мать иногда так и считала. "Кто ты такой", - спрашивала графиня Камилла в запале, "Девка или мужик? Почему Всеединый наградил меня тремя девчонками, одной из которых по недоразумению был прилеплен член между ног?"

Тринадцатилетний ребенок, тем более, мальчишка - существо психологически неустойчивое. Только-только начинает ломаться голос, и родителям, казалось бы, стоит не ломать вместе с ним и жизнь своими модерновыми методиками воспитания из мальчишки мужика. Чем руководствуется мать, орущая вне себя от ярости, что сын - тряпка и кусок идиота, третья баба в семье? Только собственными эмоциями. Сына-то никто не спрашивает, что чувствует он - ведь мужчины не должны плакать. А Лоуренс - интеллигент. Ему трэба ласка и забота, внимание и понимание, а не розга в соляном растворе и не непотребные ругательства за то, что он стихи пишет, а не математикой болеет. Он не знает, как сложить два и два в четыре, но знает, почему в ямбе причудливо падает ударение, и почему вальсовые ритмы трехсложных строчек так быстро настраивают на лирический лад. Судьба - огромная шутница, короче.

- Конечно, тебе. У меня есть взрослая сестра и любимая сестра, - безапелляционно заявил Лоуренс, крепко-крепко держа Мари за руку. Маленькая, теплая ручка семилетней сестренки была лучом света в темном царстве и проводником в другой мир, где его любили, понимали и, конечно, принимали. В том мире не было места насилию, и на телах тринадцатилетних мальчишек не застывали рубцы от родительского воспитания только потому, что они были другими. - И ты - любимая сестра. Я всегда буду рядом с тобой, что бы ни случилось.
Когда Мария согласилась на его детское и неловкое предложение абсолютно серьезно, лицо юного графа просветлело. Такое бывает, когда солнце выглядывает из-за туч, или когда после дождя резко-резко светлеет. Небо расчищается от многочисленных черных туч, и счастье затапливает человека с макушки и до пяток - ему хочется жить от удовольствия, а не просто перетекать изо дня в день, из часа в час.
- Тогда, наверное, я прямо сегодня в обед сообщу матушке о нашей помолвке, леди Мари! Конечно, нам придется подождать, но разве это преграда!

- Я ничего не боюсь! - Лоуренс подхватил сестренку на руки, крепко-крепко обняв ее и закрыв глаза. Мария пахла цветами, так, как должна пахнуть женщина. Иногда матушка, приходившая пожелать сыну доброй ночи, пахла крепким вином. Маленький граф не винил ее - она не качалась, ее не тошнило на кроватку, она просто пахла горьким и тяжелым запахом того напитка, к которому пыталась приучить сыну. А любимая сестра была цветочком и сама, и волосы пахли цветами, и ее не хотелось отпускать. Никогда.
- Я готов ждать, просить, умолять, драться за тебя! Мари, я за тебя отдам жизнь! Я так тебя люблю!
Слова шли от сердца, и момент хотелось остановить насовсем. Вселенная, в которой существовал он и Мария, должна была отделиться от дурацкого мира, в котором к обнимающимся детям уже спешил воспитатель, что-то говорящий и отрывающий сестру от Ренса. Через полчаса графиня Камилла уже приказывала этому же предателю, посмевшему осквернить святыню любви детей, подать розги в соляном растворе...

***

Лоуренс лежал в кровати четыре дня. Тело, нещадно нывшее, никак не хотело слушаться, но ни мать, ни отец не приходили к нему, запретив и сестрам навещать захворавшего лихорадкой брата. Никакой лихорадки не было, и только визг матушки в ушах мешал маленькому мальчику уснуть, отвернувшись к стенке. Он даже повернуться не мог от боли и от пустоты, затопившей ребенка изнутри. Сил практически не было, так сильно он был порот за невинное "Я просто хочу жениться на своей сестре, что в этом плохого, не отдавать же ее далеко и кому-то чужому!"
Оказалось, винное. Так делать было нельзя, потому что Всеединый велел. Всеединый... Существовал ли вообще этот Творец, если доброе, светлое чувство, жившее в маленьком мальчике, было истолковано неверно? Если все хорошее топталось ногами? Если родители называли сына кретином, а он хотел всего-то их расположения и принятия в собственной семье? Лоуренс сомневался - и, что было страшным, в первую очередь в самом себе. Он не видел для себя никакой надежды, а потому твердо решил, что лучше для него всякой жизни - смерть, потому как Мари от него изолировали, мать и отец не навещали единственного сына в болезни, да в здравии готовы были его, как казалось графу-младшему, прикончить, а более света в жизни Лоуренса не было.
На пятый день ребенок отказался от еды. На шестой его снова пороли. На седьмой к нему зашла мать, но и это не помогло.