Франц сидел в кресле, глядя в пустоту перед собой. В руках мага был полупустой кубок с вином, а по комнате бродил сквозняк. Несмотря на снег, окно было распахнуто настежь, но телепат не чувствовал холода. Последний час он упорно пытался напиться, но ему это не удавалось. Полупустой кубок в его руках был только вторым по счету. Вино в горло не лезло

Последние сутки Франц не спал. Он почти не помнил, как его уводили от сестры, не помнил, как оказался в комнате – не той, которую занимал раньше. Эта была больше, но в ней не было ни одной вещи ария. Зато телепат прекрасно помнил следующие... вот уже двадцать часов. По приказу Его Высочества к телепату приставили пару магов, которые не отходили от него ни на шаг – даже сейчас они сидели за столом, что-то негромко обсуждая. В мыслях одного из них МакГрейн мимоходом прочел, что его нервирует холод.
- Вы можете закрыть окно, мэтр, - глухо сказал Франц, и арий воды не замедлил это сделать. Сначала магов телепат просто не замечал – он не видел ничего вокруг, не мог осознать произошедшее до конца, не мог поверить, что Мартины больше нет. Потом едва не разнес все вокруг, только каким-то чудом удержавшись. Он винил в смерти сестры всех – себя, отца, принцев, принцессу и девушку, которая была с ней, всех обитателей чертовой Башни Смерти и был готов убивать. В этот момент маги сильно мешали… Когда первая волна злости прошла, МакГрейн попросил, чтобы его отвели к Мартине, но телепату отказали, и злость вернулась…чтобы еще через несколько часов смениться тупым равнодушием. Сейчас присутствие «коллег» не раздражало, более того – не вызывало вообще никаких чувств. Францу было все равно.

В какой-то момент кубок едва не выскользнул из пальцев мужчины – Франц сам не заметил, как почти задремал. Это было недопустимо. Ситуация могла измениться – мог прийти кто-то, его могли пустить к сестре, сообщить что-то о похоронах, позволить заняться приготовлениями к ним… или не позволить, но хотя бы что-то сообщить. Арий поставил кубок на маленький столик и помассировал виски. Затем взял одну пары книг, которую принесли с собой арии и открыл на случайной странице. Буквы отказывались складываться в слова, они плясали по строчкам и рисовали портрет Мартины. Франц резко закрыл книгу и встал. Один из «магов сопровождения» вздрогнул и в его руках затеплилось пламя, но почти сразу он погасил огонь. Телепат едва заметно усмехнулся. Они считали его опасным – потому что не могли предугадать его действия. В их газах все телепаты были «с приветом», а он – еще и в состоянии аффекта. При этом магам четко дали понять, что смерть еще одного МакГрейна в императорском дворце недопустимо, и они все время ждали от Франца одного из двух – нападения или попытки суицида. Он видел это в их мыслях, но не счел нужным убедить в обратном. На ариев Францу было плевать. Эймарец залпом допил вино и подошел к окну. Снегопад усилился, но это по-прежнему не вызывало у телепата никаких чувств.

Снег все не переставал, и телепат не понимал, как долго стоит у окна, пока не послышался тихий скрип двери. Маг резко обернулся – на пороге стоял канцлер Священной Империи, а по совместительству один из лучших магов и, пожалуй, сильнейший телепат – мэтр фон Ранцау. Охранников Франца как ветром сдуло, стоило канцлеру озвучить приказ.
- Мэтр фон Ранцау, - Франц склонил голову, приветствуя мага. Выслушал его глядя куда-то в пол перед собой, и только когда зашла речь о похоронах Мартины, вскинул голову и посмотрел в глаза Графа.
- Спасибо, - наконец выдохнул Франц, - Это важно для меня…она… она бы хотела этого, - арий до боли сжал руку в кулаке так, что ногти впились в ладонь. Зато подступающий к горлу ком исчез и снова появилась возможность думать. В мысли Фенринга телепат даже не пытался лезть, но ему почему-то верил. Верил, что канцлер и правда огорчен смертью Мартины и даже готов был допустить, что причиной его огорчения была не только порча его, канцлера, планов насчет семейства МакГрейнов. О том, как видоизменились эти планы сейчас, арий спрашивать не стал.

Франц бросил взгляд на открытую бутылку и, чуть помедлив, кивнул.
- Хорошо, - это было одновременно ответом на просьбу Графа о вине, и обещанием рассказать то, что ему известно. Арий не стал предлагать канцлеру сесть, справедливо рассудив, что вряд ли тот чувствует себя стесненным, и уж точно способен занять удобное положение, если захочет этого.
- Вряд ли я скажу то, что ускользнуло от бдительного ока разведки, - заметил телепат, но все-таки продолжил. В Академии учили, что даже известная информация, поданная под новым углом, может пролить свет на некоторые вещи и привести к неожиданным выводам. К тому же, полагал Франц, Фенрингу виднее, ибо он не только закончил проклятую Академию, но еще и умудрился построить карьеру, которые многие назвали бы головокружительной, особенно учитывая происхождение графа.
- Его зовут Винсент, он первый и единственный сын покойного виконта Алистера Лестера, с которым был очень дружен мой отец когда-то, - Франц немного ослабил ментальный щит, чтобы Фенрингу не пришлось проламывать его, если вдруг канцлер захочет заглянуть в мысли молодого мага.
- 35 лет, есть две младшие сестры, обе давно замужем.. Первая жена Винсента умерла от чахотки три года назад, не оставив ему детей, - перечислил МакГрейн очевидные факты, прежде чем продолжить,
- Он не арий и не архонт, вообще никакими выдающимися способностями не обладает, насколько мне известно.
Достоинство у Винсента Лестера, по мнению Франца было, одно и выражалось оно в деньгах. Но маг знал, что его отец считал иначе.
- Лестеры богаты, куда богаче нас и их титул выше, но я думаю, виконт был не против этого брака. Наших отцов связывала большая дружба, а впоследствии и Винсент общался с моим отцом. Именно он помог ему наладить управление поместьем и всем остальным после безвременной кончины виконта Алистера, - судя по тону Франца было понятно, что о «безвременной кончине» вышеупомянутого виконта он не жалел ничуть и был бы не против, если бы она состоялась пораньше.

Буйные гривы костры по погибшим подымут,
Чтобы на миг даже ветер полуночный стих:
Пусть говорится, что мертвые сраму не имут,
Но вся их доля отныне лежит на живых.©
Как только речь заходила об Эймаре, все то и дело начинали твердить про честь и благородство. Благородство, которым, большая часть эймарских родов давно не обладала, как не обладала и мудростью. Да, понятия о чести были у них в крови, и впитывали их с молоком если не матери, то кормилицы, тоже эймарки, но… но чем больше проходило времени с правления княгини Моран, тем больше эти понятия о чести размывались.
Сейчас сам Франц не решился бы говорить о том, что такое честь для него и каково это – быть эймарским дворянином. Не знал он и как быть имперским арием. Потому что настоящие имперские арии не лезут в мысли наследников Империи и не испытывают к принцам тех чувств, которые испытывал Франц.
Может, Мартина и была храброй, как говорил фон Ранцау, но в первую очередь она была испуганной и такой же потерянной, как ее брат. Она была его младшей сестрой, и он должен был ее защищать. Но он не смог. Не был рядом, когда она по-настоящему в нем нуждалась, предпочел выполни
- А что есть спасение? – в свою очередь спросил Франц. Мертвым честь без надобности, как и память. Если верить церковной же официальной доктрине, но у ариев души все равно нет, а Мартина была слишком хорошей и чистой, чтобы ее не пожалело посметрие, каким бы оно ни было.
- Можно просто Франц, - автоматически заметил арий, когда услышал, что канцлер перешел на «ты». Обращение вкупе с фамилией почему-то начало резать слух.
- Есть проблема, - продолжил маг. Вопрос «Почему вы считаете, что мне можно верить?» остался незаданным. Франц вполне допускал, вернее даже считал крайне вероятным, что Графу плевать на его верность, главное – информация, которую он сможет извлечь из головы Франца, если он окажется рядом с теми, кто плетет заговор против Империи (кажется, в этом был уверен Глава разведки, иначе зачем оно все). Так что вопрос верности можно было оставить, он был выгоден прежде всего самому МакГрейну – меньше двойных агентов живут только предатели Родины. Его родной отец стал отличным тому примером.
Может, канцлер ему не враг, но и не друг точно. По крайней мере пока. Франц отлично понимал, что интерес мог пробудить исключительно тем, что его кандидатура более чем пригодна на роль двойного агента.
- У меня временами бывают проблемы… - Франц задумался, пытаясь подобрать нужно слово, - С самоконтролем. Вы знаете, за что меня отчислили из Академии. Чем больше времени я провожу с людьми, тем активнее работает моя телепатия, и тем сложнее мне контролировать себя.
МакГрейн не отказывался, он предупреждал. Не хотел, чтобы Граф думал о нем лучше, чем есть на самом деле. Тот кусок стены, который обвалился в Академии, говорят, уже восстановили. Что, впрочем, никак не отменяло факта попавшей в него здоровенной молнии, которую Франц не смог контролировать.

Франц вошедшим в привычку жестом растер виски, но облегчения это не принесло. Канцлер продолжал упирать на семейные и патриотические чувства Франца, и тот начинал злиться. Правда была в том, что в гробу он видал эймарскую честь вместе с гордостью и с эймарской аристократией – что новой, что старой. Именно из-за их бесконечных споров и размолвок Эймар не был по-настоящему сильным и случилось то, что случилось. В соседнем гробу МакГрейн с удовольствием бы лицезрел всю остальную часть Империи во главе, как и положено, с ревалонскими правителями, которые за столько лет не смогли сделать одно несчастное княжество лояльными себе и превратить из проигравшей войну провинции в богатую часть Империи. Наконец, в третий гроб Франц с удовольствием и с чувством выполненного долга (как по-арийски и по-эймарски одновременно!) бы лег сам – при условии, что на первых двух ему дадут заколотить крышки.
Память, о которой говорил Граф, была проклятием Эймара. Со времен своего падения бывшее независимое княжество жило воспоминаниями о светлом прошлом и надеждами на не менее светлое будущее. К чему привело то и другое можно было наблюдать на примере семьи МакГрейнов, от которой остался один Франц. И сейчас перед ним на самом деле вставал выбор – жить прошлым, памятью об отце-предателе Империи, милой Мартине, будущим – планами о том, как могла бы сложиться его, Франца, жизнь в том или ином случае… Или соглашаться на предложение канцлера и начать-таки жить настоящим.
- Как? Как научиться это контролировать? – Ни в прошлом, ни в будущем настоящей жизни не было, а в нем и в канцлере, стоявшем перед ним, еще была. И граф фон Ранцау предлагал эту жизнь Францу сохранить. Взгляд светло-карих глаз эймарца нашел лицо канцлера. Франц будто пытался «прочесть» Графа, не прибегая при этом к привычной, любимой и ненавистной одновременно, телепатии. Наконец, арий словно принял окончательное решение и кивнул – больше самому себе, чем фон Ранцау.
- Я в вашем распоряжении, мэтр, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вы не пожалели об этом, - выдохнул телепат. Глупо было говорить об оправдании мифического доверия или желании защитить доброе имя сестры. Ее смерть, понимал Франц, даже если Граф искренне сожалел о ней, была всего лишь поводом для этого разговора. Настоящие же причины лежали куда глубже. Может, и свой план канцлер Священной Империи разработал раньше, а сейчас – просто нашел удачного исполнителя.

Может, своей телепатией Франц владел и не слишком хорошо, но с выражением лица таких проблем не было. Благодаря такой удивительной вещи, как самоконтроль, сферы применения которой, разумеется, придется расширять, в лице молодой арий не изменился. Но сразу поверил Графу, и его объяснению, которое местами вполне себе напоминало угрозу.
Нет, со всей очевидностью было видно, что напугать МакГрейна канцлер не пытается – он обладает куда более простыми и пригодными для этого ресурсами. Но подобного рода обещание все равно не сулило ничего хорошего в процессе достижения контроля над его даром, который вполне можно было с равным успехом назвать и проклятием.
Вопрос веры действительно имел место быть. Франц не верил – он знал, что телепатию контролировать возможно – перед ним стоял исключительно живой пример этого, сохранявший при всем при том здравый ум, свои амбиции и структуру личности, как любили говаривать в Академии. Сложнее было поверить в то, что управлять телепатией сможешь именно ты, тем более когда все последние годы это удавалось с более чем переменным успехом, а в Академии и вовсе…

«Залитый солнцем двор Академии Белого Пламени, несколько мальчишек-ариев, образовавших достаточно большой круг, внутри которого еще совсем подросток-полукровка, только отдаленно похожий на Фенринга, пытается перевести дыхание, а над ним нависает тень преподавателя…»

Телепат уперся рукой в стену, чтобы не потерять равновесие и не отправиться позорно знакомиться лицом с полом. Перед глазами плыло, боль была такой сильной, словно его одновременно ударили и по голове, и под дых. Ментальный щит Фенринга не просто резко вышвырнул Франца из мыслей-воспоминаний, но и как следует приложил, вероятно, чтобы неповадно было. Правда, думать об этом эймарец сейчас не мог. На какое-то время он вообще не мог думать ни о чем. Потом в голове постепенно начало просветляться, боль не ушла, руки ария дрожали, но по крайней мере комната перестала кружиться перед глазами.
- Я понял, - хрипло выдохнул телепат, - Поднимая глаза на Фенринга, - Простите.
Он не собирался лезть в воспоминания канцлера, тем более не собирался лезть туда через ментальный щит, но, видимо, когда их мысли практически срезонировали, Франц не смог совладать с собой, за что теперь и расплачивался по полной программе.

Дурной тон – это одно, самоубийство – другое, а неудачный самоконтроль – вообще третье. Что не мешало, впрочем, этим трем вещам взаимодействовать иногда способом более противоестественным, чем те, временами предлагали любителям «экзотики» шлюхи в аквилейских борделях.
Франц падал, проваливался в воспоминания Графа… и падал, как оказалось, не только мысленно. От разбивания носа об пол спасла инстинктивно выставленная перед собой рука, под коленями оказался мягкий ворс ковра, но телепат его уже не почувствовал. Далеко не у всех людей воспоминания были яркими. До этого момента Франц был уверен, что считывание по-настоящему сильных чувств, телесных ощущений и прочего – это прерогатива эмпатов. Как же жестоко он ошибался. Система обучения во времена молодости, Графа, похоже была не только более эффективной, но и более жестокой, чем сейчас, и арий, которому уже не светило попасть в те времена, неожиданно узнал каково это было на собственной шкуре.

Франца выплюнуло из воспоминаний Графа. Слова канцлера доносились как сквозь слой воды, перед глазами еще виднелся каменный пол – тот самый, на котором много лет назад лежал Фенринг. Телепат сел, привалившись спиной к стене и пытался восстановить дыхание – то самое, о котором говорил мэтр фон Ранцау. Франц не поручился бы, что слышит каждое слово, но смысл впечатывался, кажется, на уровне подсознания. Арий молчал и ждал, пока боль отступит. Сейчас ему не хотелось верить, ему хотелось знать, что все будет хорошо. Знать не получалось. Оставалась только вера – та самая, о которой, кажется, так много знал Граф. У МакГрейна всегда было плохо с верой, сложно находить успокоение в религии, которая не оставляет тебе души, а верить в чужие идеалы или создавать свои Франц никогда не умел. Видимо, придется учиться. Из носа снова текла кровь – привычный спутник телепатии, по крайней мере в случае с МакГрейном. Платок окрасился красным, но вроде бы теперь постепенно легчало…
Эймарец поднялся и подошел к столу, на котором стояла открытая бутылка. Стекло лязгнуло по стеклу – руки Франца по-прежнему дрожали.
- Присоединитесь? – нашел в себе силы спросить телепат. Со второго раза рубиновая жидкость все же оказалась разлита по бокалам, даже на скатерти не осталось пятен. Телепат сделал глоток, не чувствуя вкуса. Потом еще один – этот пошел уже легче.